Луна. История будущего - Оливер Мортон Страница 13

«Огромные и древние пространства», известные нам как моря, он тоже не называл морями. Отметил лишь, что, судя по теням, они представляются более гладкими, чем освещенная поверхность, которая напоминает «матовое стекло» с вкраплениями, а также что они ниже [11]. Но это не доказывало, что означенные пространства были морями, а просто намекало: если кто-то решит «воскресить древнее мнение пифагорейцев, Луна представила бы как бы вторую Землю… более светлая ее часть соответствует поверхности суши, а более темная представит водную поверхность» [12].

Этот аналитический фрагмент противопоставил Галилея остальным, включая Гильберта и Леонардо, которые, видя на Луне небесный мир, полагали, что морям соответствуют светлые участки. Галилей считал, что они ошибаются. При взгляде на такое светлое море человека ослепляют — часто в буквальном смысле — зеркальные отражения. Стоит посмотреть на море по направлению лучей Солнца, и изменчивая водная гладь станет миллионом зеркал, нацеленных прямо на вас. В каждом из них четко отразится Солнце, хотя на расстоянии, ближе к горизонту, отдельные отражения сливаются в единую полосу. По обе стороны от этой дорожки поверхность моря темнее — в ней отражается лишь небо. При взгляде сверху и издалека на первый план выходит эта тьма.

Фрагмент, в котором Галилей описывает это, кажется мне одним из самых удивительных во всей работе: «Я никогда не сомневался, что если посмотреть на земную сферу издалека, когда она залита солнечным светом, то та часть поверхности, которая соответствует суше, будет казаться светлее, а водные пространства в сравнении с ней будут темнее». Кто вообще мог в том месте, в то время задуматься, как выглядит Земля с большого расстояния, не говоря уже о том, чтобы прийти к однозначным выводам на этот счет?

Галилей пояснил читателям, что наличие третьего измерения на Луне свидетельствует о том, что она состоит из обычного вещества, но не о том, что она представляет собой еще одну Землю с земными чертами. В этом отношении он был агностиком. Продемонстрировав мирскую природу Луны, «Звездный вестник» вместе с автором перешел к другим темам. Больше Галилей не публиковал никаких работ о Луне.

Первую часть урока быстро приняли во внимание. Два англичанина, Томас Хэрриот и Уильям Лоуэр, смотрели на Луну в телескопы, прежде чем прочесть «Звездный вестник», но не понимали, что именно они видят. Описывая свои наблюдения Хэрриоту, Лоуэр замечал: «Полная, она напоминает пирог, который моя кухарка приготовила на прошлой неделе, — кусками светлая, кусками темная и совершенно несуразная». Прочитав Галилея, они поняли, на что смотрят: перед ними были возвышенности и низменности, неровности и гладкие участки.

Однако, научившись видеть Луну такой, какой ее видел Галилей, люди сразу стали рисовать и описывать ее так, как он не описывал никогда: толкуя ее рельеф в соответствии с земными аналогами, давая названия его элементам и нанося их на карты. И здесь они столкнулись с проблемами. Лунный свет бывает обманчив — и даже противоречив.

В мелкой каменной крошке на поверхности Луны содержится множество осколков стекла, которые отражают свет в том направлении, откуда он пришел, а не в одну сторону. Такой же эффект уголковых отражателей используется при создании киноэкранов. Именно поэтому полная или почти полная Луна гораздо ярче, чем Луна в любой другой фазе. Дело не только в том, что освещается бóльшая часть ее поверхности, но и в том, что ее поверхность освещается у вас из-за спины, благодаря чему она отражает свет лучше, чем в другое время.

Эти светоотражающие частицы видны по всей Луне, но распределены они неравномерно. Их распределение не зависит от рельефа поверхности. «Лучи», которые расходятся от молодых кратеров вроде Тихо, особенно сильно насыщены такими частицами и потому сияют в полнолуние (видимо, это и есть «светлые куски» Лоуэра). Но в другое время их едва можно различить. Поскольку это лишь поверхностные особенности рельефа — не валы и не канавы, — они не отбрасывают тени. Они определяют форму поверхности, на которой находятся, не в большей степени, чем след от поцелуя определяет контуры щеки.

Именно поэтому в полнолуние, когда на ней не остается тени, Луна выглядит совершенно не так, как в одну из четвертей, когда свет падает на нее под углом. Картографам приходилось учитывать эту особенность при создании изображений, которые бы и показывали рельеф, определяемый по тени, и демонстрировали, как выглядит полная Луна при взгляде невооруженным глазом. С этой задачей все справлялись по-разному. Хотя в небе Луна всем кажется одинаковой, на бумаге она приобретала уникальные индивидуальные черты.

Кроме того, вставал вопрос терминологии. Сначала разные астрономы называли видимые на картах элементы рельефа в соответствии с разными схемами. Используемая сегодня система наименований была заложена в «Новом Альмагесте» (1651) иезуита Джованни Риччоли. Хотя церковь сомневалась в физической истине учения Коперника — и еще сильнее сомневалась, может ли кто-то, кроме самих церковников, определять, где истина в этом вопросе, — среди ее служителей было немало прекрасных астрономов.

Риччоли, как почти все, кто наблюдал Луну после Галилея, считал темные участки ее поверхности покрытыми водой, а потому пользовался такими терминами, как mare (море), oceanus (океан), sinus (залив), lacus (озеро) и palus (болото), и добавлял к ним термины, связанные с морями, Луной или и тем и другим. Таким образом, помимо Океана Бурь и Моря Спокойствия, на карте появились Залив Росы и Залив Радуги, Болото Гниения и Озеро Сновидений [13]. Светлые участки назывались в соответствии с элементами ландшафта, но только такими, которые были связаны с морем: так появились термины terra (земля), littus (берег), insula (остров) и peninsula (полуостров). Эта терминология не вошла в обиход.

Но удивительнее всего были названия, которые Риччоли присвоил кратерам. Фактически в легенде его карты оказался весь список авторов использованной литературы — астрономов и философов, как древних, так и современных. Кеплер, который открыл, что планеты движутся по эллиптическим, а не круглым орбитам, тем самым заложив основы теории гравитации Ньютона, получил свой прекрасный, лучистый кратер. Еще более яркий кратер достался датскому астроному Тихо Браге, чьи внимательные наблюдения позволили Кеплеру совершить это открытие.