Хроники - Боб Дилан Страница 14

Из всех записанных версий моих песен любимой у меня была запись Джонни Риверса. Очевидно было, что мы с ним – из одной части города, нам делали те же выговоры, мы из одной музыкальной семьи и скроены по одной мерке. Когда я слушал, как Джонни исполняет «Натурально 4-ю улицу», его версия нравилась мне больше моей. Я слушал ее снова и снова. Большинство чужих исполнений моих песен забирало куда-то влево, в тихую заводь, а Риверс по праву оставался в центре: его отношение и мелодическое чувство были настолько полны, что превосходили даже то, что я в эту песню вкладывал. Хотя чего я удивлялся? То же самое он сделал с «Мэйбеллин» и «Мемфисом» [48] Чака Берри. Когда я услышал, как Джонни поет мою песню, стало очевидно, что жизнь так же брала его за глотку, как и меня.

Но пройдет еще несколько лет, прежде чем я доеду до Солнечной земли. Сейчас я разглядывал комнату, смотрел в заднее окно и видел, как опускаются сумерки. Лед толстым слоем нарос на перилах пожарной лестницы. Я посмотрел вниз, в переулок, затем поднял голову к крышам, перевел взгляд от одной башни к другой. Снова пошел снег, он укрывал цемент, укрывал землю. Если я и строил себе какую-то новую жизнь для жизни, сейчас так не казалось. Да и не то чтобы я свернул, как одеяло, какую-то старую. Хотелось мне одного – понять какие-то вещи, а потом от них освободиться. Мне нужно было выучиться спрессовывать эти вещи, эти идеи. Они были слишком велики, неохватны одним взглядом, как те книги в библиотеке, как все, что лежало здесь на столах. Если поймешь правильно, сможешь вместить все в один абзац или один куплет.

Иногда знаешь, что все должно измениться, наверняка изменится, но ты это лишь чувствуешь, будто в той песне Сэма Кука, «Перемены придут» [49], – но ты не знаешь этого наверняка. Грядущее предвещается чем-то мелким, но ты его можешь и не признать. А затем случается что-то мгновенное, и ты уже в другом мире, прыгаешь в неведомое, инстинктивно его понимаешь – и ты свободен. Не нужно задавать вопросы, ты уже знаешь счет. Похоже, когда такое бывает, оно происходит быстро, как по волшебству, хотя на самом деле это не так. Совсем не похоже на какой-то тупой «бум» – и момент настал: глаза у тебя не распахиваются, и ты вдруг не становишься проворным и в чем-то уверенным. Все намного размереннее. Скорее так – ты себе работал при свете дня, а потом вдруг стал замечать, что темнеет раньше и совершенно безразлично, где ты находишься, все равно толку никакого. Рефлективная такая штука. Перед тобой поднимают зеркало, отпирают двери – рывком распахивают их, и тебя впихивают внутрь. Вот тогда твоя голова оказывается где-то в другом месте. Иногда для того, чтобы ты это осознал, требуется некто особенный.

На меня так подействовал Майк Сигер. Я недавно видел его у Камиллы Адамс. Камилла – экзотическая темноволосая дама, полнотелая женщина, похожая на Аву Гарднер. Я раньше встречал ее в «Фолковом городе Герды» – ведущем фолковом клубе Америки. «Герда» располагалась на Мерсер-стрит у Западного Бродвея, на самом краю Деревни – клуб такого пригородного типа, в отличие от, скажем, «Голубого ангела», только в центре города. Они подписывали себе на выступления только повсеместно известных фолксингеров, у которых выходили пластинки, и чтобы играть там, нужно было иметь не только профсоюзную карточку, но и карточку, разрешавшую выступления в кабаре. По понедельникам концерты назывались «Вечерами спевок»: вот тогда в клубе могли выступать неизвестные фолк-сингеры. В один из таких вечеров я там и оказался, и встретился с Камиллой. И с тех пор мы с нею потихоньку и познакомились. Она обычно бывала с определенного типа мужчинами, которых принимают за частных детективов. Не женщина, а картинка, близкая подруга Джоша Уайта, а также Сиско Хьюстона. У Сиско была смертельная болезнь, и он выступал в «Фолковом городе» один из последних разов. Я пришел его послушать. Я его много слушал на пластинках Вуди Гатри, а также на его собственных записях – все эти песни ковбоев, лесорубов, железнодорожников и баллады о негодяях. Его успокаивающий баритон идеально дополнял голос Вуди, Сиско много путешествовал, работал с Вуди во всех городах, записывал с ним пластинки, ходил с ним в моря на торговом судне во Вторую мировую. Сиско, симпатичный и франтоватый, с тоненькими усиками, напоминал шулера с речных судов, вроде Эррола Флинна. Говорили, что он мог бы стать кинозвездой, что однажды он отказался от главной роли в дуэте с Мирной Лой. Бёрл Айвз, который таки стал кинозвездой, выступал вместе с Сиско в лагерях сезонников во время Великой Депрессии. Сиско к тому же блистал в собственной телепрограмме на «Си-би-эс», но это было при маккартизме, и телекомпании пришлось его уволить. Я про него знал все. В перерыве между отделениями Сиско сидел с Камиллой, и она меня представила: сказала, что я молодой фолксингер и пою много песен Вуди. Сиско был любезен, в нем чувствовалось достоинство, и он говорил, как пел. Да говорить много и не требовалось – сразу видно, что он прошел через многое, достиг многого, достойного и похвального, однако такого, о чем не говорят. Я видел его на сцене, и хотя он был уже на волосок от смерти, никто ничего не подозревал. В конце недели Камилла устраивала в его честь некое сборище, прощальную вечеринку, и пригласила меня. Она жила в большой квартире на 5-й авеню, возле парка Вашингтон-сквер, на верхнем этаже романского особняка.

Хоть я этого и не знал, но впоследствии она могла сильно повлиять на владельцев «Фолкового города Герды» Майка Порко и его брата Джона, чтобы те наняли меня на две недели играть в паре с Джоном Ли Хукером. Поскольку я считался несовершеннолетним, Майк расписался на моих профсоюзной и кабареточной карточках как мой опекун; вот так он и заменил мне отца – сицилийский папочка, которого у меня никогда не было. У Камиллы я появился со своей тогдашней полуподружкой Делорес Диксон, певицей из «Нью Уорлд Сингерз» – группы, с которой мы сошлись довольно близко. Делорес родилась в Алабаме, прежде работала репортером и танцовщицей.

Даже от входа было видно, что комнаты кишат людьми, этакой богемной толпой – множество старичья. Дышать было нечем от духов, сигаретного дыма, паров виски и множества людей. Квартира была очень викторианской, украшена массой красивостей. Изящные лампы, резные салонные кресла, кушетки, обитые толстым бархатом; у камина тяжелые чугунные подставки для дров, скованные цепями, а сам камин пылает. Я подошел ближе – камин наводил меня на мысли о хотдогах и зефире. Мы с Делорес не казались тут чужаками – во всяком случае, не очень. На мне была толстая фланелевая рубашка, сверху – овчинная куртка, фуражка с козырьком, хаки и мотоциклетные сапоги. А на Делорес – длинная бобровая шуба поверх ночнушки, которая смотрелась как платье. Там я увидел множество тех, с кем скоро встречусь опять, всю фолковую иерархию, и все они были тогда ко мне довольно равнодушны и особой радости не выказывали. По мне сразу было видно, что ни с каких я не с гор Северной Каролины, да и не коммерческий космополитичный певец тоже. Я к ним в сообщество просто не вписывался. Они не понимали, с чем меня едят. Понимал только Пит Сигер, и он поздоровался. Он беседовал с Гарольдом Левенталем, менеджером «Уиверз». Гарольд разговаривал тихим гортанным шепотом. Нужно было наклоняться к нему очень близко, чтобы расслышать. Впоследствии он организует мой концерт в Ратуше.