На пике века. Исповедь одержимой искусством - Пегги Гуггенхайм Страница 14

Лоуренс имел деятельную натуру. Он был незаурядной личностью и очень хорош собой. Он обладал огромным обаянием и с успехом пользовался им. Я всегда чувствовала себя второсортной рядом с ним. Я была очень неопытна, когда встретила его, и теперь ощущала себя полнейшим ребенком в его (как я тогда думала) изысканном мире. В Лоуренсе бурлили идеи. Их у него было так много, что он пускался в погоню за новыми, не успев реализовать старые. Он просто отметал их, как другие люди отметают что-то до крайности избитое. Это было невероятно. Его энергия потрясала воображение. Он способен был не ложиться три ночи подряд. Я же не могла обходиться без сна, и когда ждала его одна в кровати, зная, что он пьян и может попасть в неприятности, не находила покоя. Он познакомил меня с совершенно новым миром и научил совершенно новой жизни. Все это было очень волнительно, иногда даже сверх меры.

Сейчас мне уже сложно вспомнить, как мы с Лоуренсом начали ругаться. До свадьбы мы поссорились один раз, в отеле «Плаза-Атени», кажется, из-за каких-то слов Валери Дрейфус. Лоуренс устроил сцену и в ярости бросился вон из комнаты. Тогда мне не пришло в голову, что это малая толика того, с чем мне придется регулярно сталкиваться в будущем. Лоуренс был жесток и любил играть на публику, поэтому чаще всего он устраивал сцены именно в общественных местах. Еще ему нравилось громить наш дом. Особенно он любил швырять мою обувь в окно, бить посуду, зеркала и атаковать канделябры. Скандалы могли продолжаться часами, а то и днями; один длился две недели. Мне стоило бы обороняться. Он хотел, чтобы я отвечала ему, но я могла только рыдать. Это раздражало его больше всего. Когда наши ссоры достигали торжественного финала, он размазывал мне по волосам джем. Больше всего я ненавидела, когда он бросал меня на землю на улице или начинал швыряться вещами в ресторанах. Однажды он держал меня под водой в ванне, пока я не начала захлебываться. Я знаю, что бывала невыносима, но в любом случае Лоуренс привык закатывать истерики, и на протяжении многих лет Клотильда была его зрителем. Она немедленно реагировала на приближение скандала и сразу становилась нервной и напуганной, а Лоуренс именно этого и добивался. Кому-то надо было сказать ему, чтобы он перестал вести себя как осел. Джуна однажды так и сделала в ресторане Вебера, и это сработало, как волшебство. Он немедленно отказался от финального акта истерики, до которого уже почти дошел. Из-за своих демонстративных приступов ярости он не раз имел проблемы с представителями власти и попадал под арест. Один такой большой скандал разразился во время спектакля «Locus Solus» по пьесе Реймонда Рассела. Все вокруг шипели на него, а Лоуренса, разумеется, это только раззадорило. Он устроил демонстрацию, за которой последовала королевская битва, а я, будучи беременна, не имела никакого желания быть в этом замешана. Лоуренса скрутили сразу несколько человек и повалили его на пол. Пришлось даже призвать ему на помощь комиссара полиции, который уступил нам свою ложу, чтобы мы могли досмотреть пьесу в безопасности.

Следующая большая ссора произошла в отеле «Лютеция». Причиной послужила исключительно моя бестактность. Я продолжала брать уроки русского у Жака Шифрина и объявила Лоуренсу, что влюблена в своего учителя. Лоуренс схватил чернильницу и запустил ее в стену. Он попал в телефон и разбил его, а чернила расплескались по всей комнате. В номере пришлось менять обои. Мне чудом посчастливилось найти маленького глухого мастера, который неделями приходил к нам каждый день. Он сидел на полу на корточках и доставал из сумки одну бутылочку за другой, по очереди нанося жидкости из них на пятна, пока те не исчезли полностью. Шифрин тем временем брал у меня взаймы деньги на оплату типографских счетов. Он открывал свое издательство «Плеяда», и ему не хватало средств. В благодарность он подарил мне шестьсот экземпляров его чудесной первой книги «Пиковая дама». Я ходила по всем книжным магазинам Парижа в попытках избавиться от этих шестисот томов. Торговала я без особого успеха, и вскоре Шифрин, чьи дела стремительно пошли в гору, выкупил их у меня обратно.

Мое богатство позволяло мне чувствовать некоторое превосходство над Лоуренсом, и я чудовищно пользовалась этим: говорила ему, что мои деньги — это мои деньги и он не имеет права свободно ими распоряжаться. В отместку он развивал во мне комплекс неполноценности. Он говорил, что мне повезло оказаться принятой в мир богемы, и раз у меня за душой нет ничего, кроме денег, мой долг — отдавать их тем гениальным людям, с которыми мне дозволено общаться.

В начале нашей жизни в Париже мне часто бывало дурно из-за беременности, и я каждый день принимала лекарства. Боб Котс страдал каким-то пищеварительным расстройством и, не имея представления, что со мной на самом деле, настойчиво пытался их попробовать. Будучи тогда молодым писателем, он вел богемную жизнь в Париже и был одним из наших лучших друзей.

Лоуренс обожал большие вечеринки и не упускал возможности созвать гостей. Ему нравилось экстравагантно одеваться, и он водил меня к Полю Пуаре за шикарными костюмами, но моя стремительно растущая талия в них смотрелась не слишком изящно. В Париже к нам присоединилась Хейзел. К тому моменту она уже развелась и той зимой вышла за Мильтона Уолдмана.

В середине зимы мы поехали на юг, в Ривьеру. Мы нашли небольшую виллу в Ле Трайа и сняли ее на два месяца. Один из моих кузенов, занятый в автомобильном бизнесе, продал мне подержанный «Габрон», у которого не работал глушитель и потому он издавал страшный рев. Мы наняли шофера, и Лоуренс стал учиться водить. Мы вели очень простую жизнь. У нас была всего одна служанка, и мы почти не покидали виллу. Лоуренс всю зиму купался в море и ходил на рынок за провизией. Мне нездоровилось, и я неделями читала Достоевского. Разумеется, мы порой ссорились, чтобы скоротать время. Причиной жуткого скандала, который продолжался две недели, прежде чем мы смогли заключить перемирие, стал тот факт, что Боб Котс попросил у Лоуренса взаймы двести долларов на билет в Америку. Я почему-то не желала давать Лоуренсу эти деньги. Ему пришлось отказать Бобу. В конце концов к нам приехала Клотильда, и на этом наша битва закончилась.

В марте в Европу приехала Бенита — она хотела быть рядом со мной, когда родится Год. Когда она узнала, как протекает моя богемная жизнь, она пришла в ужас и отнеслась к этому с крайним неодобрением. Бенита была консервативна, а ее муж только усугубил в ней это качество. У нее в голове не укладывалось, как мы с ней можем жить настолько по-разному.

В конце апреля я отправилась в Лондон с Фирой Бененсон на поиски дома. Лоуренс следовал за нами на новом, только купленном автомобиле «Лорен-Дитрих». «Габрон» приказал долго жить. Я выглядела так, будто на мою тощую фигуру наложили яйцо Бранкузи.

Я сняла красивый дом с садом в Кенсингтоне, на Кэмпден-Хилл. Мы расположились там с комфортом, и в нем хватало комнат для гостей и нянек для грядущего события. С нами какое-то время жила Мэри Рейнольдс, но уехала, когда к ней наконец вернулся ее Норман из Америки. Бенита с мужем жили в отеле «Ритц» вместе с моей матерью. Мы не хотели говорить маме, какой мне поставили срок, — нас и так выматывала ее суета. Нам долгое время удавалось скрывать от нее существование Года, и теперь она думала, что он куда меньше, чем на самом деле.