Следы и тропы. Путешествие по дорогам жизни - Роберт Мур Страница 15

XXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXFOSSILXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXX

FOSSILXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXFOSSILXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXX

Когда я спросил Лю, как ему удалось заметить едва различимые объекты, он ответил, что для этого просто нужен наметанный глаз. Стюарт с ним не согласился. Он был уверен, что Лю от природы обладает уникальным зрением и видит лучше большинства людей, причем дело не только в самих глазах, но и в работе всего перцептивного аппарата. «У него всегда так, – сказал Стюарт. – Когда в Англии мы охотимся за окаменелостями, он только и приговаривает: „О, нашел“, „А вот еще“. Постоянно обламывает. Не, он неспроста выбрал эту работу».

Позднее Лю все-таки согласился раскрыть несколько важных деталей. «Главное, – сказал он, – отсечь все шумы», – то есть распознать и игнорировать все следы не биологического происхождения, которые неопытный человек может принять за окаменелость. Когда все лишнее будет убрано, возможно, окаменелость появится сама собой. Также необходимо иметь представление о том, как выглядит искомый объект, – добавил он. – Если вы знаете что ищете, вы это увидите. Если нет – можете пройти мимо и ничего не заметить».

И тут меня осенило. С этой проблемой сталкиваются все ученые, ведь в процессе научного познания они неизбежно попадают в одну и ту же логическую ловушку: очень сложно найти что-то новое, если ты даже не знаешь, как оно выглядит. И вот здесь раскрывается весь потенциал научных гипотез. Экстраполируя известные нам данные, мы можем сначала предсказать существование неизвестного науке феномена и даже описать его, а затем приступить к его поиску.

Гипотеза – это настолько мощный инструмент, что она может принести пользу даже тогда, когда мы ищем вещь совсем не там, где она находится. Хаксли, предвосхитивший лет на пятьдесят теорию смены парадигм, предложенную Куном, утверждал, что предположения и догадки являются неотъемлемой частью любого научного исследования.

Человек приближается к недосягаемой истине, последовательно совершая одну ошибку за другой. Столкнувшись с чем-то непривычно сложным и непонятным, он выдвигает, совершенно произвольно, простую гипотезу, которая позволяет всё понять и объяснить. На следующем этапе он начинает действовать и думать в терминах этой гипотезы, исходя при этом из ее полной корректности. Накопив опыт, он уже видит слабые места своей гипотезы и знает, как ее модифицировать. Таким образом, все величайшие научные открытия были совершены людьми, стремившимися верифицировать весьма шаткие теории о природе вещей. Открытия с необходимостью модифицируют изначальную гипотезу, а последующие открытия совершаются для верифицикации уже новой гипотезы – и эти открытия, в свою очередь, заканчиваются очередной модификацией. И так далее, до бесконечности.

Безграничность науки, в зависимости от личных представлений, можно считать либо ее важнейшей особенностью, либо фатальной слабостью. Для людей с мистическим или скептическим складом ума изменчивые по своей природе научные знания кажутся поверхностными и иллюзорными, тогда как люди с научным складом ума вполне довольны тем, что наука непрерывно развивается и постепенно приподнимает завесы над тайнами Вселенной.

* * *

Наше путешествие во времени завершилось на том самом месте, где Лю обнаружил следы, оставленные ползающими ископаемыми животными. На обращенной к морю стороне скалы имелся длинный, высотой примерно по пояс выступ. Мы склонились над ним, но я, как и в прошлый раз, не видел на каменной поверхности ничего интересного до тех пор, пока Лю не указал на едва заметные отпечатки.

Это было то, что я давно хотел увидеть: самые древние в мире следы животного. Их было очень легко не заметить; казалось, кто-то провел ластиком по сохнущей цементной стяжке. Мэттьюс открыл свою фляжку и вылил немного воды на поверхность камня, чтобы дорожки стали выпуклыми и более заметными. Неудивительно, что десятки других палеонтологов раньше не обращали на них никакого внимания. Вокруг было множество других, гораздо более крупных и четких окаменелостей. Следы, открытые Лю, можно было сравнить со стихами, нацарапанными на перилах Лувра. Мы принялись осматривать выступ и изучать другие следы ползания. Некоторые дорожки были длиннее, некоторые короче, но при этом все они были не шире большого пальца. Большинство дорожек были относительно прямыми, но одна причудливо закручивалась вокруг себя, словно умирающая змея. По мнению Лю, это еще раз доказывает, что следы были оставлены живыми организмами, а вовсе не попавшими в зону прибоя камушками или ракушками, как утверждал Реталлак.

Я провел пальцами по следам, и после этого у меня не осталось никаких сомнений в том, что подобная текстура могла быть создана только живым организмом. На поверхности дорожек виднелись частые отметины арочной формы: ((((((. Лю считает, что эти отметины были оставлены округлой «подошвой» животного, которая, заполняясь водой, вытягивалась вперед, слегка смазывая при этом первоначальный отпечаток. Некоторые дорожки заканчивались небольшим углублением – (((((() – который называют «терминальным отпечатком», потому что он, по всей видимости, указывает на место гибели организма.

Современные анемоны ползают по морскому дну примерно таким же образом. И это, по мнению Лю, может дать ответ на вопрос, почему и зачем первые животные начали ползать. Считается, что многие из найденных в Мистейкен-Поинт представителей эдиакарской биоты вели сидячий образ жизни: они прочно прикреплялись к субстрату с помощью похожей на присоску «подошвы» и добывали пищу, сокращая и вытягивая свое мясистое тело в толще воды. Многие современные животные с похожим строением тела также предпочитают приклеиваться к твердому субстрату вроде камня или стекла. В своей лаборатории Лю обнаружил, что если морскую анемону оторвать от стенки аквариума, она начинает ползать по песчаному дну до тех пор, пока не наталкивается на новую прочную и ровную поверхность.

Лю считает, что вероятнее всего найденные им следы ползания примерно так и появились: смытое с насиженного места животное оказывалось на зыбкой поверхности донных отложений, а затем, отчаянно барахтаясь, выбиралось из грязи и начинало ползать в поисках более прочного основания.

Я приехал на Мистейкен-Поинт, чтобы все-таки понять, что заставило первых животных ползать по дну: голод, секс, смертельная опасность? Я и не предполагал, что причиной тому может быть простое, но от того не менее важное стремление обрести стабильность.

Я вспомнил, как, заблудившись в пихтовых зарослях, мечтал только об одном – поскорее попасть домой или хотя бы выйти на тропу, – другими словами, я мечтал оказаться в знакомом и безопасном месте. Примерно те же чувства, полагаю, испытывал и Хаксли, и большинство других людей. Мы не знаем, что чувствовали эдиакарские организмы и чувствовали ли они вообще хоть что-нибудь. Но здесь, на камнях, они оставили нам небольшую подсказку. В конце концов – или, точнее, в самом начале, – первые животные собрались с силами и поползли, потому что они просто очень хотели вернуться домой.

Я вернулся с Ньюфаундленда с кучей новых вопросов. Не знаю почему, но мысли об окаменелых следах Мистейкен – Поинта не выходили у меня из головы. Чем больше я думал об этих неразборчивых и загадочных каракулях на скалах, тем больше они поражали меня своей инертностью, причем вовсе не потому, что оставлены они были животными, вымершими около полумиллиарда лет назад. В настоящей тропинке есть неуловимая легкость, гибкость, податливость, которых так не хватает увиденным мною следам.