Вокруг света за 100 дней и 100 рублей - Дмитрий Иуанов Страница 16

В телефоне не имелось скачанной карты и какой-либо иной информации об этом месте. Я ткнул пальцем в произвольном направлении и пошел с сонным и недовольным настроем разглядывать местных интеллигентов. Вокруг над русскими вывесками стали появляться надписи в стиле «Темир Жолы», облепившие таксисты предлагали «махнуть рупь на тенге», а большую часть населения и впрямь составляли довольные и пока не различаемые друг от друга казахи.

Центральная пешеходная улица, которая линейкой пролегает сквозь весь Петропавловск, — это изобилие фонтанов, скамеек и памятных сооружений — в отличие от остального города, состоящего из серых сталинок, пыльных дорог, изб и китайских рынков. Я стал старательно приставать к прохожим с просьбой записать на камеру слова прощения, адресованные девушке друга, подходил ко всем встречным: толпе двадцатилетних рокеров, торжественному кортежу, трем военным, священнику, влюбленным парам, стае голубей, хулиганящим школьникам и еще больше хулиганящим учителям. Не все говорили утвердительные слова, но видеоматериал стал накапливаться. После пробега по длинной улице была обнаружена большая сцена петропавловского парка. Вокруг нее под дождем гуляли свадьбы. Это было лучшим местом в городе для привала, особенно при условии существования навеса над сценой — он защищал от непогоды.

Я приветливо помахал полицейскому в будке неподалеку, залез на сцену, разложил пенку со спальником и принялся готовить на горелке запасенные еще с Москвы тушенку и макароны. Время остановилось, рядом маршировали военные, фотографировались праздники, игрались одноклассники, а я сидел на сцене, смотрел на показывающих на меня пальцем людей и дышал дождем, поедая тушенку.

Так прошел час, а может, четыре. Я лежал на пузе и писал в блокнот слова. Человеку свойственно обманывать других, ибо в некоторых вещах признаться тяжело. Но чаще он обманывает себя, так как область того, в чем страшно признаваться себе, еще больше. Это были часы признания. Я писал слова, которые в жизни боялся подумать. Для меня слово стало лекарством, а написание — мантрой.

Внизу стали собираться бабушки. Каждая считала за честь подняться по ступенькам на сцену и разузнать, действительно ли в пять вечера, как и каждую четную субботу, сегодня здесь начнутся ретро танцы. «Несомненно», «скоро-скоро» — слышали от меня они и, удовлетворенные, голубями усаживались на лавочках. Когда стая набралась порядочная, а мне надоело, что каждая будит меня, а не спрашивает подругу справа, я собрал манатки и направился в центральную мечеть.

Главному муэдзину было донесено, что пожаловал путешественник из России — муэдзин вышел проводить экскурсию под куполом мечети. Худощавый, темнобородый, ниже меня на полголовы, в мантии Равенкло и острыми игривыми глазами, он испустил в меня фотонов добра больше, чем я мог поглотить.

— Сие и есть ислам, — заключил он после получасовой тирады об основных постулатах религиозного исповедания. — А ты хорошую штуку делаешь, мир изучая. Кстати, у тебя-то есть женщина?

— Мама, сестра, девушка — все есть.

— Как, и девушка есть?

— Найдется.

— Почему она не с тобой?

— Она занимается другими делами.

— Но как ты ее оставил в своем городе?

— Обнял, попрощался и оставил. Что такого?

— Это очень, очень неправильно, — раздосадованно опустил глаза служитель мечети. — Вы женаты?

— Нет.

— Ужасно! Она не может оставаться без тебя.

— Почему не может? Может.

— Нет. Вдруг она будет гулять с мужчинами?

— Моя девушка может делать что угодно и гулять с кем угодно.

— Женщина может гулять только с мужем и с мужчинами-родственниками. С другими мужчинами, если они не являются ее мужем, ей позволено иметь только деловые контакты. Общаться с иными и в других случаях она права не имеет.

— И тогда это будет любовь?

— Да, самая настоящая.

— Это будет пытка. Любовь заканчивается там, где люди начинают хотеть владеть друг другом.

— Нет, любовь заканчивается там, где начинается грех, — скрестив руки на поясе и выдав голову вперед, произнес муэдзин.

— То, что ты описываешь, — это идеальное поведение пары в одной из восточных идеологий, но это не поведение любви. Любовь не терпит рамок — этим она отличается от творчества.

— Ты еще очень, очень юн и многого не понимаешь. Если женщина будет гулять с мужчиной, он может сексуально возжелать ее. Он даже не покажет ей это, но сам факт подобных мыслей — грех. Получается, грех совершил и тот, кто подвиг на такие думы, и тот, кто их позволил подумать. Ты хочешь, чтобы твоя женщина грешила?

— Нет, я хочу, чтобы она была свободна. Как по мне, держать ее под уздой — грех.

Человеку свойственно обманывать других, ибо в некоторых вещах признаться тяжело. Но чаще он обманывает себя, так как область того, в чем страшно признаваться себе, еще больше.

— Она может быть свободна в ваших отношениях, но при этом воспитана согласно заповедям семьи.

— Друг, давай не будем учить друг друга. Чтобы в нашем споре родилась истина, мне надо пожить в вашей коммуне с неделю, а у меня поезд сегодня вечером.

После он мне долго рассказывал, почему чтит Библию и зачем перечитывал ее и другие великие книги наряду с Кораном. «А вот буддизм — занятие бестолковое. Люди поклоняются придуманным ими идолам и еще верят в это», — усмехнулся он. Я же считал, что буддизм является скорее не религией, но системой практик, и поддерживал идею общего просветления, поэтому мы снова не нашли понимания друг в друге. Однако наши споры ему понравились, и он пригласил меня в круг казахских проповедников, где мы сели в тесную компанию и еще час философствовали о смысле нашей деятельности. Под конец я откланялся, взвалил рюкзак, под видом беседы с Аллахом прислонился к стене в дальнем темном углу и заснул на коврике звездным казахским сном до закрытия мечети.

В этот день путешествию исполнялся небольшой юбилей — десять дней. Мне написал знакомый и перекинул на карту долг в триста рублей, которые занимал еще полгода назад. Счастью не было конца. Затем я задумался, соответствует ли это правилам путешествия. Потом плюнул и под брызг разлетающихся капель из-под промокших кроссовок побежал в ближайший супермаркет.

Выбрав маленькую шоколадку и самый большой кусок мяса по-французски, я попросил разогреть его продавщицу на кассе. Она долго меня разглядывала, затем отправилась в каморку, где громко хлопнула крышкой СВЧ-печи. Пока она отходила, другие продавщицы лет тридцати повысовывались из-за своих кассовых аппаратов и принялись стрелять взглядами то в меня, то в друг друга, похихикивая. Ко мне подошел охранник:

— Ты сам откуда будешь?

— Вечер бодрый! Я из Рязани, то есть из Казани, путешествую потихоньку, — неуверенно пробормотал я, не подозревая, как здесь относятся к москвичам.