Мир под напряжением. История электричества: опасности для здоровья, о которых мы ничего не знали - Артур Фёрстенберг Страница 18

Однако смертный приговор ей подписали только в Северной Америке и Западной Европе. В другой половине мира по-прежнему ставят диагноз «неврастения» в том смысле, который вкладывал в него Бирд. Во всех странах Азии, Восточной Европы, России и бывших советских республиках неврастения – самый распространенный психиатрический диагноз, а также одна из самых часто диагностируемых болезней в медицинской практике вообще [97]. Часто она считается признаком хронического отравления [98].

В 1920-х гг., как раз когда от термина окончательно отказались на Западе, его только-только начали использовать в Китае [99]. Причина проста: в Китае как раз была запущена индустриализация. Эпидемия, появившаяся в Европе и Америке в конце XIX в., до Китая еще не добралась.

В России, где индустриализация началась одновременно с Европой, эпидемия неврастении зародилась в 1880-х гг. [100]

Но на русскую медицину и психологию XIX в. огромное влияние оказал нейрофизиолог Иван Сеченов, который подчеркивал важность внешних стимулов и факторов окружающей среды на работу тела и разума. Благодаря влиянию Сеченова и его ученика Ивана Павлова русские отвергли фрейдовское определение неврастении как тревожного невроза, и в XX в. русские врачи нашли ряд факторов окружающей среды, влияющих на развитие неврастении; важное место среди них занимают различные формы электричества и электромагнитного излучения. Еще в 1930-х гг., поскольку они эту болезнь искали, а мы нет, в СССР открыли новое клиническое состояние – «радиоволновую болезнь», которая (в современном изложении) описывается в медицинских учебниках бывшего Советского Союза, но даже по сей день игнорируется в странах Запада. К ней я еще вернусь в следующих главах. На ранних стадиях симптомы радиоволновой болезни совпадают с неврастенией.

Когда начинается жизнь, мы обладаем не только разумом и телом, но и нервами, которые объединяют одно с другим. Наши нервы – это не просто проводники электрических флюидов из вселенной, как когда-то считалось; не являются они и «просто» сложной сигнальной системой, которая доставляет химические вещества в мышцы, как считается сейчас. На самом деле, как мы увидим, нервы – это и то и другое. Как сигнальная структура, нервная система может быть отравлена токсичными химикатами. Как сеть тончайших передаточных проводов – может быть легко повреждена или выведена из равновесия слишком сильной или незнакомой электрической нагрузкой. Это оказывает воздействие и на разум, и на тело, и это воздействие сегодня известно нам как тревожное расстройство.

Когда я впервые ознакомился с работами сэра Джагадиша Чандры Боса, я был поражен. Бос, сын государственного служащего из Восточной Бенгалии, учился в Кембридже и получил там научную степень по естествознанию, с которой вернулся на родину. Гениальный физик и ботаник, он был невероятно внимателен к деталям и обладал уникальным талантом конструктора прецизионной измерительной аппаратуры. Интуитивно понимая, что у всех живых существ одинаковые фундаментальные функции, Бос построил элегантные механизмы, которые могли ускорять движения обычных растений в сто миллионов раз, автоматически записывая эти движения, и с их помощью начал изучать поведение растений – точно так же, как зоологи изучают поведение животных. Благодаря этому он сумел найти нервы растений – не только у необычно активных растений вроде мимозы стыдливой или венериной мухоловки, но и у самых «обычных», – после чего, разрезав их, доказал, что они вырабатывают потенциал действия, такой же, как и у любых нервов животных. Он провел эксперименты с проводимостью нервов папоротника, похожие на те, что проводили физиологи с седалищными нервами лягушек.

Сэр Джагадиш Чандр Бос (1858–1937)

Кроме того, Бос нашел пульсирующие клетки в стеблях растений, которые, как он показал, управляют перекачиванием сока и имеют особые электрические свойства, и построил так называемый магнетический сфигмограф, который усиливал пульсации в десять миллионов раз, чтобы измерить изменения в давлении сока.

Я был изумлен. В современных учебниках ботаники вы не найдете и намека на то, что у растений есть что-то похожее на сердце и нервную систему. Книги Боса, в том числе Plant Response («Реакция растений», 1902), The Nervous Mechanism of Plants («Нервный механизм растений», 1926), Physiology of the Ascent of Sap («Физиология подъема сока растений», 1923) и Plant Autographs and Their Revelations («Автографы растений и их откровения», 1927), прозябают в архивах исследовательских библиотек.

Но Бос не просто нашел нервы у растений. Он продемонстрировал воздействие на них электричества и радиоволн, а потом получил похожие результаты с седалищными нервами лягушек, доказав исключительную чувствительность всех живых существ к электромагнитным стимулам. Несомненно, он был одним из главных экспертов в этой области. Его назначили исполняющим обязанности профессора в Президентском колледже Калькутты в 1885 г. Он внес вклад в отрасль физики твердого тела и изобрел устройство, называемое когерером, с помощью которого расшифровали первое сообщение, отправленное Маркони по беспроводной связи через Атлантический океан. Собственно, Бос устроил публичную демонстрацию беспроводной связи в лекционном зале в Калькутте в 1895 г., более чем за год до первой демонстрации Маркони на равнине Солсбери. Но Бос не подавал заявок на патенты и не искал славы как изобретатель радио. Он вообще отказался от дальнейших работ в этой области и посвятил всю оставшуюся жизнь скромному изучению поведения растений.

Обрабатывая растения электрическими зарядами, Бос следовал традиции, которой было уже полтора века.

Первым, кто наэлектризовал растение с помощью машины для получения электричества путем трения, был доктор Мейнбрей из Эдинбурга, который в течение октября 1746 г. держал два миртовых дерева подключенными к машине; деревья отрастили новые побеги и почки осенью, словно на дворе была весна. В октябре следующего года аббат Нолле, узнав об этом, провел в Париже первый из серии более тщательных экспериментов. Нолле наэлектризовывал не только монахов-картезианцев и солдат французской гвардии, но и семена горчицы, прораставшие в жестяных мисках в его лаборатории. Наэлектризованные ростки выросли в четыре раза выше обычных, но их стебли были слабее и тоньше [101].