Безобразное барокко - Евгений Жаринов Страница 18

В тот же четверг «Николетти» и «Кастеллани» начинали на площади св. Марка свои мавританские пляски и состязались в высоте акробатических пирамид, именуемых «Геркулесовы столпы»: используя положенные на плечи жерди, они ухитрялись построить пирамиду в четыре или пять ярусов с маленьким мальчиком наверху – затем мальчик бросался вниз, на руки подпиравших пирамиду мужчин, а все сооружение рушилось. Следующий день, последняя пятница карнавала, был днем, когда все поголовно обязаны были носить маски с утра до вечера. Тогда же на Пьяцетте сооружалось временное строение, mac-chinа (махина), служившая платформой для концертировавших оркестров и пусковой точкой для завершавшего карнавал грандиозного фейерверка. В масленичное воскресенье устраивалась травля быков – важный элемент карнавала в эпоху, когда варварство бывало не менее изысканным, чем наслаждение. В присутствии дожа и его свиты восемь быков, свободных либо удерживаемых привязанными к рогам веревками, пригонялись во двор дворца, где на них натравливали свору разъяренных псов. После безнадежной схватки еле живым окровавленным быкам отрубали головы огромным двуручным мечом, причем вся хитрость была в том, чтобы отрубить голову одним ударом и чтобы кровь не успела пролиться на землю. Вот такое «развлечение» венецианские мясниками ежегодно предлагали верховным властям. Наконец, наступал долгожданный понедельник, а за ним сырный вторник – кульминационные моменты день ото дня возраставшего общего возбуждения. Все лавки закрывались, и не было ни единого старика либо ребенка, пусть даже грудного младенца, на ком не было бы маски. Через площадь проносили гроб, сопровождаемый студентами, певшими пародийные псалмы, – то были похороны карнавала. По такому случаю вся Венеция впадала в неистовство нескончаемых увеселений, смеха, пения и танцев – и все это в калейдоскопическом мелькании маскарадных нарядов. Не устать от такого было невозможно, однако никто не жалел о днях безумия, когда часы церкви св. Франциски на Винограднике били полночь, – тем более, что ждать нового карнавала оставалось недолго. Таков был венецианский темперамент, естественно приспособленный делить год между праздником и трудом, радостью и скорбью, грехом и раскаянием. Вот как пишет об этом аббат Конти: «Карнавал закончился, и в один миг все без малейшего затруднения перешли от отчаянных безумств к добропорядочной жизни: теперь проповеди иезуитов трогают их не меньше, чем недавно трогала музыка д’Амбревиля или пение Пьери. Машина движется точно так же, но в другую сторону, и в этом – характер народа, который любит быть до глубины души чем-нибудь потрясенным, но не особенно заботится, чту именно его потрясет…».

Чтобы понять, какой особый характер носили праздники эпохи барокко, достаточно вспомнить роман И. Лажечникова «Ледяной дом» и знаменитую сцену торжественной свадьбы карликов, которых на всю ночь собирались поместить в доме, вырезанном из льда при температуре -30 мороза. В «штате» царицы Анны Иоанновны насчитывалось около 20 карликов и карлиц. Среди них была и любимица императрицы – Авдотья Буженинова. Буженинова – это прозвище, полученное при дворе. По одной из версий, Анна Иоанновна нарекла её так в честь своего любимого блюда. Также есть версия, что карлица часто мазала тело жиром (то ли в качестве крема, то ли чтобы спастись от мороза).

6 февраля 1740 года царица, видимо по примеру Петра I, решила устроить свадьбу карлицы с разжалованным в шуты придворным Михаилом Голицыным. Для празднования правительница потребовала выстроить целый ледяной дворец между Адмиралтейством и Зимним дворцом, на Неве. Брачующихся доставили ко дворцу в клетке, вокруг которой прыгали шуты и карлики. В ледяную тюрьму их отправили на целую ночь, а тёплых вещей не дали – императрица была уверена, что и в –15, и в –40 градусов пару согреют «горячие объятия».

Не умерли Буженинова с Голицыным от холода (по слухам) благодаря тому, что находчивая жена нашла способ подкупить охранников, которые передали тёплые вещи.

Атмосферу праздников эпохи барокко прекрасно сумел передать и А.Н. Толстой в эпопее «Петр I». А в фильме «Ватель» рассказывается об известном мажордоме принца Конде во времена Людовики XIV. Этот выдающийся организатор праздников и маскарадов вынужден был совершить самоубийство лишь потому, что на кухню вовремя не доставили рыбу. Праздники эпохи барокко никак нельзя путать с тихими радостями под музыку вальсов И. Штрауса начала XIX века. Увеселения эпохи барокко всегда отличались неистовством, экстатикой и нарушением всех норм, что прекрасно и уловил Пётр I, который, можно сказать, под маской этих празднеств ломал устои патриархальной ещё во многом средневековой Росси. Иными словами, даже бесчисленные праздники эпохи барокко со всей своей пышностью несли в себе немало разрушительного, безобразного. После таких праздников из бесчисленных каналов Венеции вылавливали немалое количество трупов или находили их в узких переулках этого города и это не считая тех гостей, которые заражались во время празднеств сифилисом: город в дни торжеств был буквально наводнён проститутками. Ещё Наполеон называл Венецию не иначе, как «европейским борделем».

Ярким примером человека игрового типа эпохи барокко были монархи. Здесь стоит ещё раз вспомнить знаменитую Екатерину Медичи с её потрясающим лицемерием. Она как талантливый режиссер смогла устроить из свадьбы дочери, королевы Марго, и гугенота Генриха Наваррского настоящую «кровавую баню». Праздник получился в жанре «ходячих мертвецов». Вот так карнавал устроила эта итальянка на французском престоле! Видно, опыт венецианских торжеств не прошёл для неё бесследно. Но, в первую очередь, самым ярким актёром-монархом считается французский король Людовик XIV.

Он хорошо знал как играть короля во всем: всегда быть своим собственным зрителем, наблюдать за собой, не переставая действовать, хладнокровно обдумывая каждое слово и каждый жест. Это был человек театра, который готовит свои «эффекты», который задумывает и ставит «сцену», мастерски используя театральную машинерию. Тот, чьи внезапные импровизированные выступления скоро превратятся в систему, в стиль поведения короля-артиста. Тот, у кого даже припадки гнева кажутся сыгранными, как на сцене, управляет Францией, как театром. Здесь следует напомнить, что знаменитая комедия Мольера «Мещанин во дворянстве» не являлась самостоятельным произведением. Постановочные сцены использовались как интермедии. А сам спектакль спектаклем и не был. Это было что-то вроде дефиле, во время которого король демонстрировал новые наряды и особенно чулки, модные подвязки и неизменные красные туфли на высоких каблуках. Король был без ума от своих точёных аристократических лодыжек, а Мольер – это всего лишь слуга, выполняющий монаршую волю. И, как Ватель, он мог совершить и самоубийство, если бы интермедии к очередной демонстрации модной одежды не были бы написаны.

Этот образ, образ короля-солнца, он продолжает формировать и требует от людей искусства воплощать его и популяризировать, что мы и имеем в случае с Мольером и его «Мещанином во дворянстве». Но правитель эпохи барокко – это большой любитель переодеваться. Он – настоящий законодатель мод. Ещё Екатерина Медичи смогла совершить целый переворот в моде французского королевского двора. Будучи маленького роста, она ввела в моду туфли на высоких каблуках. Нечто подобное в дальнейшем введёт в употребление и Людовик XIV. Считается, что именно Екатерине французы обязаны высокой кухней, развившейся при дворе под влиянием её итальянских поваров. Она же изобрела дамское седло – до нее женщины ездили верхом, сидя на своеобразной скамеечке, что было довольно неудобно. Екатерина же ввела в моду панталоны, позволявшие не только ездить верхом, но и прикрыться от простуд и грязи. Кроме того, Франция обязана ей балетом и узкими корсетами. Это были те самые балеты, из которых, в дальнейшем, и появился шедевр Мольера. Так при Екатерине Медичи, конец XVI века, придворные дамы при французском дворе должны были иметь талию не более 33 см. Корсеты из китового уса служили и ещё для одной цели – для декольте, в то время в моде было максимально смелое, максимально открытое декольте. В то время в моде была также совершенно белая кожа. Никакого загара, ни в коем случае! Дамы даже на улицу выходили со специальной маской, закрывающей лицо, такие маски чаще всего держались в зубах. Кожа должна быть белой, неестественно белой, а платье неестественно ярким. Плюс красная, максимально яркая красная помада на губах. Белое лицо, маска и ярко-красная помада на губах вызывали ассоциации со Смертью. Представить такую даму в окружении горы трупов после Варфоломеевской ночи, и картина ужасов Апокалипсиса явятся сами собой (ил. I).