Педагогические размышления. Сборник - Семен Калабалин Страница 22

Нежась ночью на телеге с сеном, я вдруг вспомнил, что завтра, в субботу, мне надо быть в колонии. Да, завтра и не позднее 12 часов. Иначе – позор! «Опоздал из отпуска». А как же свадьба? Молодёжь, танцы… Лучше меня ведь чёрта с два кто станцует! Я вскочил с телеги и побежал в хату. Отец уже спал, а мать возилась с тестом.

– Мама! Я завтра утром должен уже идти.

– Куда? Что ты, бог с тобой!

– В колонию. У меня отпуск, мама, надо идти.

Поднялся с постели отец, встали и брат с товарищами. Все зашумели:

– Ничего тебе, Семён, не будет. Свадьба, брат женится. Это же тебе не симуляция какая.

– Думала, хоть в такой день всех увижу! У людей все вместе, все на глазах, а я растеряла своих, всех растеряла, – жаловалась мать, склоняясь над горшками.

– Так, говоришь, нельзя? – спросил отец. – Ну, что ж… Раз нельзя, так нельзя. Иди, спи перед дорогой. Путь-то не близкий.

В пять часов утра я уже был на ногах. Мать, не переставая плакать и упрашивать, завязывала узелок со свадебными яствами. Отец подал «папушу» душистого табаку:

– Возьми. От меня передай Антону Семёновичу. Видно, человек он большого ума и сердца. Берегите его… А табак, скажи, доморощенный.

– А может, всё-таки останешься, Сенька? – просил брат.

– Нет, Андрей, не могу. Порядок такой. Сам голосовал. Антона обижу, всех обижу. До свиданья!

Хоть и сосало под ложечкой, выть хотелось, но меня влекла другая, ни с чем не сравнимая сила, – коллектив. Долг перед коллективом.

В одиннадцать часов дня я влетел на квадрат двора колонии, окружённого каре сосновых полчищ.

– Семён! Семён! – закричали колонисты, подбегая ко мне изо всех углов колонии.

Я кому-то бросил в руки узел, а сам побежал в кабинет:

– Здравствуйте, Антон Семёнович!

– О, Семён! Здоров!

Антон Семёнович поднялся. Обнялись, как будто годы не виделись.

– Садись, рассказывай.

– Да чего же там рассказывать?

– Всё рассказывай! Как живут дома? Как идут дела в селе? Чем народ занимается?

– Ну, как живут? Хорошо живут. Отцу моему дали хату, земли пять десятин… Всем земли дали! Помещичью землю, лошадь и корову дали.

– Угу… хорошо. А табак хороший!

– Хорошо, говорю, живут. Хлеба на поле, как море. Довольны люди. В комсомоле почти вся молодёжь. Читальню организовали, спектакли ставят.

– Очень хорошо! А как твои старики?

– Помолодели. Вчера так пристали – не пускают, да и всё!

– Что же? Хлебопашеством предлагали заняться?

– Да нет. Об этом речи не было. На свадьбу оставляли.

– На свадьбу? Тебя женить вздумали или как?

– Брат женится. Завтра свадьба.

– Брат женится? Ну и дурак, что не остался!

– Антон Семёнович, да как же я мог остаться?

– Α-a, Семён! Здорово! – просунулось весёлое лицо Коли Шершнева. – Давай удостоверение, а то опоздание запишу!

И я отдал Коле аккуратно сложенный документ.

– Коля! Собери совет командиров! – сказал Антон Семёнович.

– Есть собрать совет командиров!

Через три минуты дверь закрылась за последним командиром.

– Товарищи командиры, вы простите, что я оторвал вас от дел. Но это тоже важно. Я прошу продлить Семёну отпуск до понедельника. Брат у него женится. Завтра свадьба!

– Дело это важное, – вставила Маруся Терещенко.

– Антон Семёнович! Командиры! – взмолился я. – Зачем же такое? И без меня обойдутся. Я против…

– Брось, Семён! Ведь хочется? – загудели командиры.

– Постойте шуметь! – Антон Семёнович застучал карандашом по столу. – Не ради тебя, Семён, это делаем, ради матери. Это, может, самое большое для неё счастье… У меня – мать, и у них у всех. – Антон Семёнович обвёл вокруг себя рукой.

– Предложить Семёну в обязательном порядке возвратиться в отпуск! – заключил Шершнёв.

– Правильно! – подтвердили все командиры.

– Есть! – ответил я. – Но прошу выделить ещё одного командира в гости к моим родным.

Мне и Супруну написали отпускные удостоверения, и толпа колонистов шумно проводила нас в путь.

Колония осталась позади.

Глухой лошадиный топот. Оглядываемся.

– Гляди, Гриша! Ведь это наш экипаж. И Мери!

– Кажется… А на козлах никого нет.

Мери убавила размашистый бег и остановилась. Вдруг из экипажа выпрыгнул Антон Семёнович.

– Далеко, Антон Семёнович? Почему без Браткевича? – спросил я.

– Садитесь! Ты, Семён, на козлы. Решил и я погулять на свадьбе.

– Как! Вы к нам? Ко мне, в Сторожевое?!

– А что же тут такого? Сами бродите везде, а я сижу в лесу, как монах. Садитесь. Чего глаза вытаращили?

– Да я никак не пойму как-то, – сказал я.

– Что? Жалко чарку горилки и одного пирога со сметаной?! А?

– Антон Семёнович!

Я крепко сжал его руки, толкнул Супруна на сиденье экипажа, а сам привычно взметнулся на козлы.

Мери бойко взяла с места.

А что творилось со мной!.. Воздух звенел серебром и, казалось, вливался в сердце, наполняя его необыкновенным человеческим счастьем.

…Почти двадцать лет прошло с тех пор, а я и теперь как будто сижу на козлах и мчусь вперёд, полон сил и весенних стремлений.

– Служи нашему народу, Семён! – говорил Антон Семёнович.

И я стараюсь служить. Нет ничего на свете благороднее труда, и нет почётнее долга, чем труд. И мой тяжёлый, но радостный труд педагога связан для меня навсегда с памятью горячо любимого Антона, нашего Макаренко.

Тысяча девятьсот двадцать первый год. По Украине ещё бродят разрозненные бандитские шайки. Мы, воспитанники детской трудовой колонии имени М. Горького, стоим на опушке леса, у обочины дороги. Солнце уже зацепилось за водонапорную башню. Пора бы Антону Семёновичу быть дома, а его всё нет. Никогда он так долго не задерживался в городе. Сегодня мы его ждём особенно нетерпеливо: он должен привезти разрешение на создание в колонии комсомольской ячейки.

– Пойдём ему навстречу, – предложил Павлик Архангельский. И мы зашагали по тёплому булыжнику мостовой. Шли молча.

В курчавых юных головах роились догадки о причине несвоевременного возвращения из города завкола. Мы подошли к изгибу дороги, излюбленному месту бандитских засад.