На пике века. Исповедь одержимой искусством - Пегги Гуггенхайм Страница 23

У нас был итальянский садовник по имени Джозеф. Вместе с Лоуренсом они разбили прекрасный сад, но собаки без конца переворачивали его вверх дном, и Джозеф мечтал избавиться от них. В надежде склонить нас к этому он каждое утро собирал в саду лопаткой все их merde [12] и складывал на террасе неподалеку от стола, где мы завтракали. Мы месяцами гадали, почему собаки выбирали это место для справления нужды, пока я не догадалась, что это происки Джозефа.

Все наши служанки были итальянками, и как следствие кухня и кладовая содержались в ужасной грязи. Настоящее чудо, что мы ни разу не отравились гниющей на жаре едой и нечистотами. Постепенно мы обеспечили себе комфортное существование — вернее сказать, это была заслуга Лоуренса. Мы обставили наш дом красивой венецианской мебелью, но Лоуренс настоял на том, чтобы мы купили несколько удобных кресел и диванов. Он отремонтировал дом и сделал в нем очаровательную маленькую библиотеку. После этого он распорядился построить большую студию над гаражом для Клотильды. В конце концов в нашем владении оказалось четыре дома — еще один мы построили на отдаленном краю нашего участка для Боба и Эльзы Котс.

Прамускье стал нам настоящим домом, и со временем мы чувствовали это все больше. Теперь мы действительно могли назвать эту страну своей, а поскольку Лоуренс был почти француз, мы даже имели здесь корни. Постепенно к нам стало приезжать все больше и больше людей.

Одной из первых нас навестила Мина Лой с дочерями, Джоэллой и Фаби. Мина нарисовала фреску в своей спальне; на ней были лобстеры и русалки с солнечными зонтиками, привязанными к хвостам. Мы, наконец, ели хорошую еду, после того как наняли поваров из школы «Кордон-Блю» в Париже и заманили одного из них к себе на постоянную службу новым набором медных кастрюль. У нас был винный погреб, и Лоуренс следил, чтобы в нем всегда хватало вина. Помню, как в начале нашей местной жизни одна служанка слила вместе все вино из открытых бутылок, разделив только по цвету — красное или белое.

Зимой мы поехали в Венген кататься на лыжах. Лоуренс обожал этот спорт, но я не решалась составить ему компанию: чувство равновесия у меня было такое же слабое, как и лодыжки. После моих болезненных детских переживаний я старалась держаться подальше от всего, что доставляет мне дискомфорт. Разумеется, я заскучала, сидя целыми днями одна в номере с детьми. Как-то раз я прокатилась с Синдбадом на санках и получила трещину в ребре. Я решила поехать в Париж и оставить Лоуренса с Клотильдой. Я намеревалась втайне эти десять дней вести бурную жизнь и наслаждаться свободой.

Я устроила большую коктейльную вечеринку в студии Лоуренса. Это была старая грязная мастерская в тупиковом переулке, или cul-de-sac, но идеальная для богемной пирушки. Я впервые принимала богемное общество без Лоуренса и была крайне собой довольна.

После этой вечеринки я получила то, чего добивалась, но я выпила так много, что едва находилась в сознании. Когда приехал Лоуренс, он сразу почувствовал, что я имела тайные намерения, но моя безобидная прихоть явно не заслуживала столь бурной реакции с его стороны. Тем вечером, когда он объявился без предупреждения, я была с моим другом Борисом Дембо. Наша встреча носила совершенно невинный характер, но Борис сразу же ретировался, поскольку Лоуренс находился в состоянии бешенства. Он немедленно закатил скандал в отеле «Лютеция», где я жила. Лоуренс носился по комнатам, круша все на своем пути и швыряя мои вещи в центр комнаты. Туфли мои он выкинул в окно. Потом он попытался проникнуть в детскую. К счастью, наша новая нянька, недавно вышедшая на замену Лили, заперлась там и не имела удовольствия увидеть Лоуренса в таком состоянии. Затем он нашел мои отрезанные волосы, которые я бережно хранила в комоде, и, целуя их, бросился вон, чтобы вернуться через несколько часов и начать сначала.

На этом все не закончилось. Скандал продолжался несколько дней и привел нас в результате к будущему мужу Клотильды. Я призналась Лоуренсу, что изменила ему, но солгала о том с кем. Он подозревал некоего несуществующего мужчину с авеню де ля Бурдоне. Как-то вечером за ужином в небольшом баре на Монпарнасе Лоуренс, все еще разъяренный моей неверностью, неожиданно встал и запустил в угол четыре бутылки вина, которые пролетели прямо над головами четырех мирно ужинающих французов. Разумеется, те пришли в негодование; в ситуацию вмешалась полиция, и Лоуренса увезли на ручной тележке. Я потеряла сознание на барной стойке, а когда пришла в себя, Лоуренс был уже в тюрьме.

Присутствовавшая при этом Клотильда предложила разыскать Марселя Дюшана и попросить у него помощи. Тот сразу же велел Клотильде уговорить четырех французов отозвать свои претензии. Все согласились, кроме одного, а еще один влюбился в Клотильду и позже взял ее в жены. Он был статным уроженцем Вандеи и происходил из старинной семьи французских военных, но даже будучи столь далек от нашего мира, сумел в него вжиться. Учитывая обстоятельства их знакомства, он уже был готов ко всему.

Мы с Марселем всю ночь бродили по Парижу, страстно желая оказаться в одной постели, но ситуация явно не нуждалась в том, чтобы мы вносили в нее дальнейшую смуту.

На следующее утро я отправилась в полицейский участок и сопроводила Лоуренса к комиссару. Лоуренс был весь в крови и без галстука и шел по улице в окружении нескольких полицейских. Это было очень романтично. После этого его освободили, и он думал, что на этом неприятности закончились, но он ошибался.

Наша ссора продолжилась, и как-то вечером в разгар перепалки он потащил меня на Восточный вокзал и сказал, что мы немедленно отправляемся в Прованс. Мы уже сидели в двухэтажном вагоне и ждали отправления, когда он внезапно передумал и вытащил меня наружу. Мы пошли гулять по улицам, и он вдруг предложил мне выпить стакан пива и подтолкнул к незнакомой двери. К моему удивлению, там нас встретили пятнадцать обнаженных девушек, умоляя нас выбрать по одной себе в спутницы. Я от изумления выбрала самую страшненькую. Мы сели, и партнерша Лоуренса, весьма симпатичная, сказала, что знает, кто он такой. Она читала о его похождениях в газете и узнала его по описанию. Мне и до этого уже доводилось бывать в борделе. Как-то я зашла в публичный дом в Венеции, но на этот раз девушка захотела продолжить наше знакомство. Я дала ей свой адрес. Через какое-то время она вдруг приехала на автомобиле к нашему дому в Прамускье и встала у ворот в нерешительности, гадая, впущу ли я ее. Она путешествовала в компании подруги в свой ежегодный отпуск, и я не сразу узнала ее в одежде. В конце концов я пригласила ее внутрь; она час утомляла нас своими разговорами о деньгах, после чего уехала.

По-моему, в тот год британские шахтеры объявили забастовку. Я сочувствовала их борьбе, и когда стачка разрослась до масштабов национальной проблемы, решила пожертвовать им довольно большую сумму денег. Я отправила телеграмму в нью-йоркский банк, чтобы продать последние акции, оставшиеся у меня от дедушкиного наследства, стоимостью десять тысяч долларов. Все усложнило вмешательство моего дяди, который раздавал девушкам шубы. Он выразил недовольство моими намерениями и поинтересовался у банка, не возомнила ли я себя принцем Уэльским. В итоге я заполучила свои деньги, но было слишком поздно. Когда они дошли до Англии, стачка уже закончилась. Лоуренс утешил меня: «Не беда. Теперь каждому шахтеру точно хватит на стакан пива».