Освобожденный разум. Как побороть внутреннего критика и повернуться к тому, что действительно важно - Стивен Хайес Страница 24

Проблема не в наличии истории о себе; она нужна всем нам. Проблема в растворении в непрерывном повествовании, в слиянии с ним и, как следствие, во всевозможных отклонениях психического здоровья и неудовлетворенности жизнью в целом. Диктатор становится полностью занятым наблюдением за историей и ее защитой, оценивая, живем ли мы в соответствии с ней или верят ли в нее другие.

Есть что-то сладостно-горькое в том, как мы вовлечены в хитросплетения наших умов. Символическое мышление исходит не от дурного импульса. Оно проистекает из нашей глубоко укоренившейся склонности как вида к сотрудничеству, к объединению в группы с другими и к тому, чтобы ладить.

Три фактора, в которых люди особенно хороши и которые резко отличают нас от всех других видов, – это наши когнитивные способности высшего порядка, культура и сотрудничество.

Люди по своей природе склонны к сотрудничеству. Если есть скамейка размером с ребенка, которую два малыша хотят переместить, естественно, один возьмется за один конец, а второй – за другой. Даже наши ближайшие животные родственники – шимпанзе (которые довольно контактны и склонны к взаимодействию… просто не настолько, как мы) – редко демонстрируют подобное. Биологи-эволюционисты утверждают, что мы развили этот импульс, потому что жили небольшими группами, в которых сотрудничество оправдывало себя.

Нормально развивающимся детям небезразличны социальная привязанность и социальное сотрудничество. Человеческие младенцы приходят в жизнь с определенным количеством навыков «теории разума», то есть когнитивных талантов, которые позволяют нам узнавать что-то о том, чего хотят другие, основываясь на наблюдении, а не на том, что говорят. Даже маленькие дети имеют какое-то представление о намерениях других. Например, если взрослый и ребенок, игравшие с игрушками вместе, начинают их убирать и взрослый указывает на игрушку, которая находится вне его досягаемости, но в пределах досягаемости ребенка, то ребенок положит игрушку в коробку, куда убираются игрушки. Если войдет незнакомец и укажет на эту игрушку пальцем, ребенок отдаст ему игрушку. Это показывает, что мы догадываемся, чего хотят другие, и насколько важно для нас угождать другим – просто по своей природе.

Улица с двусторонним движением нашего символического мышления началась с того, что внимательный и контактный слушатель услышал, как другой член группы использует в своей речи некий термин – возможно, спрашивает об объекте, – и узнал, что у него есть названный объект, который он готов предоставить говорящему. Эти двусторонние социальные отношения позволили немедленно расширить сотрудничество и повысить благосостояние группы. Психологические последствия проявились гораздо позже, когда символическое мышление стало интернализированным и сфокусированным на решении проблем. В каком-то смысле это был впечатляющий успех – наши навыки решения проблем не имеют равных в царстве природы, – но это привело к тому, что мы стали рассматривать собственную жизнь как проблему, требующую решения. Выиграв в контроле над окружающей средой, мы заплатили высокую цену за отсутствие душевного спокойствия.

Порой мы настолько сосредотачиваемся на том, чтобы быть принятыми другими, что создаем искаженную историю о своей ценности и привлекательности, – но тогда мы не доверяем любви, которую получаем. Мы занимаемся ненужными сравнениями себя с другими, что приводит к еще большей вовлеченности в негативные разговоры о себе и психической боли, и так до бесконечности.

Увидеть этот искажающий процесс повествования в действии мы сможем, если подумаем о том, почему лжем. Вы когда-нибудь задумывались, почему лжете о том, что сделали или сказали? Все мы грешим этим иногда или в небольших количествах. Хотя бы на мгновение представьте, что лежите спокойно и держите это явление в руках, как четырехлетний ребенок держит необычный предмет, к примеру кухонный венчик. А теперь спросите себя, почему вы лжете.

Не отвечайте сразу. Просто поразмышляйте над этим вопросом и в процессе раздумий посмотрите на некоторые способы введения в заблуждение других людей:

• Вы не рассказываете всю историю целиком.

• Вы преувеличиваете, пусть и немного.

• Вы корректируете детали, чтобы они соответствовали вашему представлению.

• Вы избегаете суровой правды.

• Вы игнорируете то, что не соответствует текущей истории.

Почему? Почему вы это делаете?

В новостях мы почти ежедневно видим примеры большой лжи: тысячи мусульман ликовали в Соединенных Штатах после случившегося 11 сентября; у меня не было секса с этой женщиной; эта инвестиционная компания не схема Понци [14]. Большинство людей не завзятые лжецы, поэтому, читая сейчас эти строки, многие могут подумать: «Я совсем не такой». Возможно, так оно и есть, но махровое лицемерие – своего рода ментальный наркотик, из-за которого мы можем игнорировать большую истину: всем нам трудно говорить полную правду о себе.

Ученые выяснили, что среднестатистический человек лжет в мелочах каждому четвертому из тех, с кем сталкивается. Подростки же вообще признаются, что лгут по несколько раз в день.

Исследования доказывают, что ложь имеет свою цену и многие это чувствуют. Например, мы обесцениваем отношения с другими людьми, если лжем им, и находящийся в процессе лжи мозг работает менее эффективно. Если ложь ничтожна или неважна, то на вопрос, зачем она нужна, становится очень трудно ответить.

Разумеется, мы можем лгать ради материальной выгоды или чтобы защитить чувства человека. Но много лжи говорится для того, чтобы защитить какую-то часть истории человека о себе – образ, представленный другим и соответствующий истории. Такая ложь помогает укрепить личность, которую мы все себе изобретаем. (Интересное слово – личина. От нее мы берем личность. По-латыни это слово звучит как persona, что первоначально означало «маска; фальшивое лицо, которое носят актеры».)

Я с болью вспоминаю, как мой сын Чарли впервые солгал мне, чтобы защитить собственное представление о себе. В его комнате появилась маленькая игрушка, которую я не узнал, и я спросил, откуда она взялась. Мой милый четырехлетний ребенок запинался и путался в словах, нервно бормоча, что учитель дал ему это, потому что он был хорошим. Что-то было не так, и я вопросительно посмотрел на него. После паузы он разрыдался и сказал, что просто взял ее из школьной коробки с игрушками. «Зачем ты это сделал?» – спросил я. «П… по… потому что я ее хотел», – прорыдал он.

Мне хотелось плакать вместе с ним. Меня огорчило не столько его воровство, сколько то, что он потерял невинность. Чтобы защитить эту крошечную неправедно нажитую выгоду, он теперь должен был заботиться о чужих мыслях в отношении себя (о моих, например) и пытаться манипулировать чужим восприятием. Он учился не быть полностью самим собой и представлять другим свое ложное «я»: «Я из тех парней, которым учителя дарят игрушки, потому что я хороший мальчик. В этом вся штука!»