История церкви, рассказанная просто и понятно - Брюс Шелли Страница 26

Спасая себе жизнь, многие христиане покорились. Другие сумели добыть документы и не приносить при этом никаких жертв. Но неведомо, сколь многих христиан бросили в темницы и казнили, и среди них были епископы Рима, Антиохии и Иерусалима.

Убитых нарекли мучениками – по-латыни это звучало как martyr, «свидетель». Но Деций не собирался создавать героев. Он хотел очернить христианство. Многих христиан пытали до тех пор, пока те не отвергали Христа и не говорили: «Цезарь есть Господь». Тех, кто выдерживал травлю и не отрекался от Христа, называли исповедниками. Если верующий под пытками выполнял то, чего требовали римляне, его относили к утратившим веру, или падшим. Ярость утихла, по крайней мере на время, в 251 году, когда боги оставили Деция – и он погиб в битве с варварами-готами.

И вот тогда вопрос о повторном принятии в Церковь встал невероятно остро. В отступничестве были виновны многие, очень многие, порой – три четверти общины. Не имея должной духовной подготовки, они склонились перед имперским гнетом и, как некогда апостол Петр во дворе первосвященника, отреклись от Господа и горько рыдали.

И что? Отлучать их от Церкви? Это было очень непросто – и все прекрасно это понимали, яснее, чем когда-либо прежде. Киприан, епископ Карфагенский, сказал прямо: «Вне Церкви спасения нет». И многие с ним согласились, но теперь возник ропот: люди требовали снова принять их в Церковь!

Но как могла Церковь принять тех, кто отрекся от веры? Разве это не было «хулой на Духа Святого», которой нет прощения? И есть ли зло большее, чем отвергнуть, в страхе или боли, единственную дорогу к спасению? Если простить это – тогда простить можно все!

Рождение святых

Мучеников и исповедников обожали. Ими восхищались безмерно. Мученичество, крещение кровью, представляло собой высшую славу, какую мог стяжать христианин. Имена мучеников сохраняли в церковных хрониках, их «дни рождения» в вечную жизнь воспоминали ежегодными торжествами у их гробниц. «Святые» шли к нам!

В Карфагене пошли слухи, будто исповедники благодаря своей необычайной храбрости обрели от Бога особую силу. Дух Святой подверг их столь жестоким испытаниям, чтобы они обрели власть избавлять людей от их грехов. Они могли «своими добродетелями покрыть недостатки падших». Этому верили многие – и призывали Киприана, епископа Карфагенского, объявить такое всеобщее прощение.

А вот Киприан с этим спорил. И прощать всех он отказался – а вместо этого создал систему повторного принятия, основанную на степени тяжести грехов. Он позволил проявить снисходительность к тем, кто принес жертву лишь после мучительных пыток и мог оправдаться тем, что слабым оказалось их тело, но не дух. Однако тех, кто по доброй воле отправился возносить жертвы, ждало самое суровое наказание.

Его доводы завоевали всеобщее одобрение, и Церковь, стремясь разобраться с этой мерой греха, разработала ступенчатую систему покаяния. Только по прошествии времени в сокрушении о грехе – иными словами, в раскаянии – грешникам позволяли вернуться к причастию. Епископ простирал прощение и на падших, если те доказывали свое раскаяние делом: представали пред всей общиной в одежде из власяницы и посыпали голову пеплом. После подобной исповеди и акта смирения епископ возлагал на кающегося руки – как символ восстановления в Церкви.

Впрочем, идею об исповедниках отвергли только на время. Она возродилась много позже – в доктрине Римско-Католической Церкви о «сокровищнице добродетелей» и в практике индульгенций. В последних Церковь тоже передавала нуждающимся грешникам добродетели необычайно духовных людей – святых.

Самый громкий голос в защиту традиционной суровой политики зазвучал из Рима. Новациан, пресвитер и высокочтимый богослов, утверждал, что у Церкви нет власти даровать прощение тем, кто виновен в убийстве, прелюбодеянии и отступничестве – и она могла лишь ходатайствовать о милосердии Божьем на Страшном Суде.

Новациан встретил жесткое сопротивление со стороны другого пресвитера по имени Корнелий: последний считал, что епископ может прощать даже тяжкие грехи. И Церковь разделилась. Прошлое шло в бой с будущим. Идеал прежних времен, в защиту которого выступил Новациан, видел Церковь как общество святых; в свете новых воззрений, защитником которых стал Корнелий, Церковь выступала школой для грешников.

Взгляды Корнелия снискали достаточную популярность, чтобы по выбору большинства он стал епископом Римским. Новациана поддержало меньшинство. Вскоре новациане создали сеть малых общин и считали кафолические церкви оскверненными из-за снисходительного отношения последних к грешникам. И может статься, они были правы, ведь теперь кафолические церкви предлагали прощение любым грешникам, всем и каждому.

Наряду с крещением и даже после него кафолические христиане обрели второе таинство. Оно еще не получило облика, но на него полагались как на нечто, имеющее облик, и христиане считали себя оправданными почти всегда, когда прибегали к нему.

То было таинство покаяния.

Рекомендации к дальнейшему прочтению

Chadwick, Henry. The Early Church. Middlesex: Penguin, 1967.

Davidson, Ivor J. The Birth of the Church: From Jesus to Constantine, AD 30–312, Baker History of the Church. Vol. 1. Grand Rapids: Baker, 2004.

Davies, J. G. The Early Christian Church. Garden City, NY: Doubleday, 1967.

Greenslade, S. L., ed. Early Latin Theology. Philadelphia: The Westminster Press, 1976.

Prestige, G. L. Fathers and Heretics. London: S.P.C.K., 1963.

Иероним, прежде всего известный тем, что перевел Библию на латинский язык в версии, получившей название «Вульгата», вел строгую монашескую жизнь. Впрочем, однажды, в 374 году, в дни Великого поста, – еще только начиная подвиг самоотвержения, – он заболел, и в кошмарном видении ему привиделось, будто он стоит перед престолом Божественного Судии и слышит голос, громкий и устрашающий: «Иероним, ты не христианин, ты цицеронианин!»

Без сомнения, то был голос совести. Иероним любил Господа. Но еще он знал и любил работы классических авторов: Цицерона, Саллюстия, Лукреция, Вергилия, Горация и Ювенала. Его кошмар – типичное отражение душевной борьбы, которую вела ранняя Церковь против языческой литературы и философии. Какое согласие между Христом и Велиаром? Что общего у Псалтири с Горацием, у Евангелий с Ницше, у апостола Павла с Хемингуэем?

Пока христианская весть расходилась по земле, верующих ждал духовный и интеллектуальный вызов. Им приходилось учить людей с различными философскими воззрениями. Многие из этих воззрений объединялись под широким термином «эллинизм» – так назывался период в греческой культуре и мысли, продлившийся от Аристотеля до появления Римской империи. Так новые аргументы и критика побудили христианских мыслителей более полно и подробно рассказать о христианском учении.

В III веке христианство уже не было малой иудейской сектой – и стремительно становилось главным противником прежних путей Рима. А те, кто стоял у вершин культуры и власти, задали важный вопрос: какова роль христианства в делах людей и империй?