Воображая город. Введение в теорию концептуализации - Виктор Вахштайн Страница 26

Одна – гражданское стандартное время, время календарей. Шюц пишет:

Поскольку стандартное время примыкает к космическому времени, его можно измерить нашими часами и календарями. Поскольку оно совпадает с нашим внутренним ощущением времени, в котором мы переживаем свои рабочие акты, когда – и только когда – мы бодрствуем, оно направляет систему наших планов, которой мы подчиняем наши проекты, таких как планы на жизнь, труд и досуг. Поскольку оно является общим для всех нас, стандартное время делает возможной интерсубъективную координацию различных индивидуальных систем планов [Шюц 2003: 12].

Другая социальная темпоральность – «живое настоящее». Это ситуативное время, время «здесь и сейчас», в котором мы действуем и коммуницируем с другими. Партнер по коммуникации

шаг за шагом выстраивает мысль, которую хочет передать мне, прибавляя слово к слову, предложение к предложению, абзац к абзацу. Пока он делает это, мои интерпретирующие действия следуют за его коммуникативными действиями в одинаковом ритме. Мы оба, я и Другой, переживаем текущий процесс коммуникации в живом настоящем… Коммуникатор испытывает текущий процесс коммуницирования как рабочую операцию в своем живом настоящем. Я, слушатель, также со своей стороны испытываю собственные интерпретирующие действия как происходящие в моем живом настоящем [там же: 10].

В какой темпоральности существует сообщество? Какая временная перспектива делает возможной его солидарность?

Кажется, что наиболее очевидный ответ на этот вопрос – «живое настоящее». Именно в нем мы синхронизируем свою субъективную темпоральность (durée) с темпоральностью другого. («Мое синхронное участие в текущем процессе коммуникации Другого устанавливает новое измерение времени… В подобным образом установленном Мы-отношении мы оба – он, обращаясь ко мне, и я, слушая его, – проживаем наше обоюдное живое настоящее… Мы стареем вместе» [там же: 11].) Однако Шюц дает иной, на первый взгляд, совершенно «нефеноменологический» ответ на этот вопрос. Все конкретные ситуативные темпоральности вложены в общее стандартное гражданское время. Таким образом, именно время календарей делает возможным координацию и синхронизацию временных перспектив членов сообщества. Именно стандартное гражданское время, а не живое настоящее оказывается условием существования интерсубъективного «коммунального» мира.

ПГТ Мишелевка – это сообщество, в котором стандартное гражданское время перестает выступать общим знаменателем, горизонтом социальной ритмизации. Все, что остается в распоряжении жителей поселения – живое настоящее, темпоральность «здесь и сейчас». Их «Мы-отношение» ситуативно и коммуникативно. Сообщество как нечто, выходящее за рамки каждой конкретной ситуации взаимодействия, исчезает в условиях безвременья.

Мы только что использовали феноменологическую концептуализацию темпоральности для того, чтобы прояснить эффект гетерохронного распада сообщества. Возможно, теория структурации Э. Гидденса [Гидденс 2003] или ритм-анализ А. Лефевра [Lefebvre 2004] дали бы нам больше ресурсов для понимания мишелевского кейса. Однако в двух этих альтернативных моделях мышления о времени темпоральность легко «отмысливается» от конкретного социально-территориального субстрата – от индивидов и пространства их взаимодействия. Их время – это время по ту сторону сообщества. Шюц же позволяет сохранить интуицию сообщества как чего-то производного от людей, территории и темпоральности.

Но нужно ли сохранять такую интуицию? В конечном итоге и в описании феномена резидентности, и в анализе эффекта гетерохронии мы лишь удлиняем список концептов первой орбиты из формулы С = f (p, t), добавляя к ним еще один конститутивный элемент. В итоге образ сообщества усложняется, но само сообщество продолжает выполнять функцию универсального всеобъясняющего оператора.

Такие универсальные объяснения сталкиваются с четырьмя препятствиями.

Во-первых, это всегда объяснение через сообщество, но никогда не объяснение самого сообщества. Мы уже даже не задаемся вопросом об источнике сообщностной солидарности. Мы аксиоматически допускаем, что сообщество есть и что у него есть свои морфология, культура, практики; именно через них и производится объяснение. Профессиональное сообщество, экспертное сообщество, научное, локальное, городское. Всякий раз, когда мы произносим слово «сообщество», нам уже кажется, что мы что-то объяснили. Увы, убедительность этих объяснений девальвируется по мере их распроблематизации.

Во-вторых, сообщество субстанциализируется. Оно уже не просто «добровольная причина всех вещей», оно к тому же еще и «вещь среди иных вещей». После того как сообщество идентифицировано, ему начинают приписываться субстанциальные свойства так, как если бы речь шла об описании характера аборигенов или повадках определенного семейства животных. К примеру, жителям сельских сообществ «имманентно присуще» Х – данное свойство обусловлено особенностями эволюции этого типа социально-территориальных образований. В одном попавшем ко мне на рецензирование социологическом исследовании так обосновывалась необходимость увеличения часов, выделенных учебным планом на трудовое воспитание в деревенских школах: «деревенским детям имманентно присуща любовь к технике – они с детства приобщаются к колхозному технопарку, водят трактора, чинят мотоциклы» («…которые, видимо, так же имманентно сломаны», – приписал на полях мой коллега Д. Ю. Куракин).

В-третьих, сообщество не только субстанциально и обладает привилегированным эпистемическим статусом (это «вещь», позволяющая объяснять другие социальные «вещи») – оно пространственно 16. А значит, мы всегда можем попытаться локализовать его местоположение. Итальянская мафия, культуртрегеры, исследователи-гуманитарии, адвентисты седьмого дня, деревенские дети, члены всевозможных «незримых колледжей» и «тайных обществ». Каким бы внепространственным ни казалось нам сообщество, у него всегда есть место – это место, занимаемое физическими телами его членов в физическом же пространстве.

Наконец, сообщество продолжает мыслиться как метонимия Большого Общества – своего рода общество в миниатюре. Сегодня сообщество – это вещь-знак, оно выполняет репрезентационные функции. За политическим сообществом «лейбористская партия» должен стоять рабочий класс, за сообществом культуртрегеров – нечто, обобщенно называемое культурной индустрией, за итальянскими бандами – итальянская диаспора и т. п. Мы продолжаем вглядываться в сообщества, надеясь разглядеть за ними что-то большее – что-то, что эти сообщества выражают и означают.

Однако уже в послевоенной Европе такой теоретический образ начал терять свою яркость и убедительность. Благодаря усилиям исследователей-конструктивистов стала более понятна механика конструирования сообществ заинтересованными группами. А следовательно, если сообщества «произведены», они не могут претендовать на статус естественного «производителя» социальных феноменов (и уж точно не являются монополистами на этом рынке). Релятивизм в философии расшатал основы всех форм субстанциализации: после него выражения «вещь среди вещей», «изучать как вещи», «имманентные свойства» и т. п. лишают убедительности эту классическую фигуру мысли. Вопрос о пространственности сообществ все еще стоит на повестке дня, но с появлением интернета исследователям приходится иметь дело с пространствами социальных сетей, коммуникацией в блогах и компьютерными играми как внепространственными субстратами сообществ нового типа.