Любовь к каждой собаке - Виктория Казарина Страница 3

– Вика, ты такая наивная, честное слово! – помотал головой Леша. – Нет никаких добрых людей! Вокруг одни «бармалеи».

– Мам, – позвал Санька из детской.

Я строго взглянула на Лешу:

– Сам ты Бармалей! Расшумелся, ребенка разбудил.

Но Санька еще не уснул, он переживал:

– Я думал, что собаки могут только лаять, скулить или выть. А Безухов сегодня кричал. Как человек.

– Не переживай, сынок. Он очень скоро поправится. Завтра бабуля сделает Безухову укол, и ему станет легче.

– Ты можешь со мной посидеть? Расскажи про Томми.

Санька обожает слушать истории про Томми. Он давно знает их наизусть и все равно просит рассказать. Конечно, мне приходится опускать некоторые страшные подробности…

Я не помню, как в нашей квартирке на окраине Москвы появилась собака. Видимо, когда родители принесли щенка, я была совсем маленькой. Зато хорошо помню тепло шерсти под ладонью и мокрый собачий нос. Томми был серым пуделем среднего размера.

Томми вырос и стал отцом: у его жены Зиты родились маленькие пудельки. Мама сказала, что алиментного щеночка мы заберем и подарим нашим друзьям. И вот мы поехали к заводчикам, а папа остался с Томми.

Добирались долго: сначала на автобусе, потом ехали в метро. Наконец добрались. Из нескольких пушистых комочков выбрали одного и снова в метро – теперь уже отдавать собаку. Я обнимала щенка и была счастлива, а люди, заходившие в вагон, улыбались и умилялись, глядя на нас.

Я не скучала в пути, не считала станции. Мне было хорошо, и думать не хотелось о том, что скоро придется расставаться с щенком. Но расстаться, конечно, пришлось. Мы отдали пуделька друзьям и ушли, оставив все семейство в приятных переживаниях и новых заботах.

Домой вернулись затемно. Папа уже погулял с Томми, меня накормили и велели ложиться спать. А потом случилось то, что на многие детские годы стало для меня самым сильным потрясением.

Помню суету родителей на кухне. Мама кому‐то звонила, быстро и нервно говорила:

– Лежит, пена белая, как будто судороги. Что делать? Хорошо, сейчас попробуем.

Я кинулась в кухню. Родители закрыли дверь прямо перед носом, но я уже увидела: Томми лежал на полу, дергался и часто дышал. Папа попросил меня вернуться в постель и попытаться уснуть. Натянув на себя одеяло, я, как обычно перед сном, принялась маленькими кусочками отрывать обои. На кухне продолжалась нервная возня. Родители то кричали друг на друга, то успокаивали, то жалели Томмушку. От ужаса и страшных догадок слезы потекли ручьем.

Сначала пришла мама. Она говорила, что Томми заболел, что уже звонили ветеринару, но ничего страшного, все пройдет. А мне надо закрывать глазки и спать, они с папой все уладят.

Я опять улеглась, но чувствовала, что все гораздо хуже, чем мне сказали. Лежала и слушала поскуливание Томми, слышала грохот, видимо, он бился о мебель, а папа передвигал стол и стулья. Я закрыла глаза и передо мной возникла картина, увиденная в приоткрытую кухонную дверь: Томмушка, лежащий на полу, испуганное лицо папы, шприцы и ампулы на столе…

Теперь я не просто плакала – рыдала. Папа гладил меня по спине, переворачивал подушку, мокрую от слез, и так же, как мама, обещал, что все будет хорошо, Томми поправится, надо спать. Нарыдавшись до бессилья, я уснула.

Проснулась от яркого солнечного света и тяжести на душе: что‐то не так, что‐то ужасное было вчера… Томми.

– Мама, где Томми?

Мама оторвала голову от подушки, села. Папа открыл глаза и с сочувствием погладил ее по руке.

– Вика, Томми вчера умер, – сказала мама.

Я не заплакала, просто не поняла, что значит умер. Я видела в фильмах, как умирали солдаты, слышала, что где‐то умирали чьи‐то бабушки, знала, что умер какой‐то Брежнев, и поэтому на наш дом повесили флаг с черной лентой, но как может умереть Томми? Он же только что был тут, лежал живой на кухне…

– Почему он умер?

– Съел какую‐то отраву на прогулке.

– А где он сейчас?

– Мы его похоронили.

– Как похоронили? – я ничего не понимала.

– Мы отнесли его за гаражи, к речке, и закопали.

– В землю?

– Да.

– А где вы взяли гроб?

– Просто завернули его в одеяло.

– В какое?

Мне было очень важно знать, в каком одеяле похоронили Томми. Я пыталась все это представить: вот я сплю, а он умер. Как я могла спать? Зачем они велели мне спать? И вот они завернули его в одеяло.

– В твое розовое детское одеяло с птичками, – ответила мама.

Я смотрю в одну точку и вижу: они завернули его в мое одеяло с птичками и понесли к Яузе. Вот вышли из подъезда. Наверное, папа нес Томми, а мама лопату. Откуда у нас в доме лопата? Они пошли по улице, мимо гастронома, перешли шоссе, там поле, прошли мимо гаражей. Папа положил Томмушку в моем розовом одеяльце на землю и стал копать яму.

– А я все это время спала?

– Тебе надо было спать.

– Хорошо, что вы взяли мое одеяло. Оно теплое.

Что было дальше, помню плохо. Знаю, что плакала и меня успокаивали Я никак не могла поверить в смерть Томми и рыдала снова и снова.

Мама поехала к друзьям, которым отдали Томмушкиного сыночка. Вечером пушистый комочек был у нас. Щенка назвали Томми.

Ребята мои уснули. Я включила на кухне настольную лампу и открыла ноутбук. Надо было писать текст про Безухова.

Мне часто попадались посты с просьбой о помощи животным: собирают средства на лечение собаки, ищут дом для котенка-найденыша или пристраивают старого пса на доживание. Обычно я пролистывала эти объявления – фотографии страдающих животных остаются в памяти, и потом долго мучают воспоминания. Помочь деньгами пока нет возможности, домой собаку не возьму – это вопрос давно решенный и принципиальный. Зачем же понапрасну терзать себя?

Но настал момент, когда мне самой придется выложить страшную историю вместе с фотографиями щенка, а люди будут пролистывать объявление с теми же мыслями: зачем мне это читать, все равно ничем не могу помочь. Поэтому надо написать так, чтобы не пролистывали.