Что видно и чего не видно - Фредерик Бастиа Страница 3

Вы должны были бы задать себе еще один вопрос: возможно ли, чтобы почва восполняла этим дождем точно такое же количество драгоценной влаги, какое она теряет испарениями?

Положительно же верно то, что Жак Боном отсчитывает 100 су сборщику податей и взамен их ничего не получает. А если потом чиновник, издержав свои 100 су, и возвращает их Жаку Боному, то не иначе как в уплату за какое-нибудь соответствующее количество хлеба или работы. Следовательно, в окончательном выводе Жак Боном прямо теряет 5 фр.

Вполне справедливо, что часто, даже очень часто, если хотите, чиновник отплачивает Жаку Боному равносильной услугой. В таких случаях обе стороны ничего не теряют и тут происходит простой обмен услуг. Точно так же моя аргументация не имеет никакого отношения к полезным должностям. Я говорю так: если вы хотите создать какую-нибудь должность, то докажите прежде, что она полезна. Докажите наперед, что она, получая с Жака Бонома свою часть, вознаградит его вполне за то, чего она ему стоит. Но помимо этой внутренней полезности должности не выставляйте в виде доказательства приносимой ею пользы тех выгод, которые получает чиновник, его семейство и его поставщики, не уверяйте, что она поощряет труд.

Если Жак Боном дает 100 су чиновнику за оказываемую ему действительно полезную услугу, то это совершенно то же самое, как если бы он заплатил эти 100 су сапожнику за пару сапог. Тут услуга за услугу, и обе стороны квиты. Но если Жак Боном отдает 100 су чиновнику и не только не получает за это никакой услуги, но и встречает притеснения себе, то это все равно, как если бы он отдал эти деньги вору. Тут уж никак нельзя было бы сказать, что чиновник тратит эти 100 су к великой пользе национального труда; то же сделал бы всякий мошенник, то же сделал бы и Жак Боном, если бы не встретил на своем пути легального или нелегального паразита.

Будем же судить о вещах не только по тому, что видно, но и по тому еще, чего не видно.

В прошлом году я состоял членом финансового комитета; тогда членов оппозиции систематически еще не исключали из всех комиссий, и в этом отношении учредительное собрание поступало очень умно. Тогда нам довелось слышать, как Тьер говорил следующее: «Я всю жизнь боролся с партией легитимистов и клерикалов. Когда же пришлось нам сблизиться ввиду общей опасности и откровенно объясниться, когда я коротко узнал их, то увидел, что они совсем не такие чудовища, какими я представлял их себе раньше».

Да, недоверие всегда преувеличивает разногласия, и взаимная ненависть возгорается между партиями, которые сторонятся друг друга, а если бы большинство допустило проникнуть в среду комиссии нескольким членам из меньшинства, то с обеих сторон признали бы, что их идеи совсем не так несхожи между собой и в особенности намерения их совсем не так превратны, как предполагали прежде.

Как бы там ни было, но в прошлом году я состоял членом финансового комитета. Всякий раз, когда кто-нибудь из наших товарищей доказывал, что надо назначить более умеренное содержание президенту республики, министрам и посланникам, ему отвечали так: «Ради пользы самой службы приходится обставлять некоторые должности особой пышностью и почетом. Только таким способом можно привлечь к ним людей достойных. Бесчисленное множество нуждающихся обращаются к президенту республики; и как же ставить его в такое трудное положение – всегда во всем всем отказывать? Некоторая представительность министерских и дипломатических салонов составляет один из рычагов конституционных правительств. И т. д.»

Хотя нетрудно опровергнуть подобные аргументы, однако они, без сомнения, заслуживают серьезного рассмотрения. Все они опираются на общее благо; хорошо или дурно понято это благо – другой вопрос; что же касается меня, то я придаю ему больше значения, чем многие из наших Катонов, руководимых в своих действиях скаредностью или завистью.

Более же всего возмущает мою совесть как экономиста и заставляет краснеть за умственную репутацию моей родины то, что приходят (что всегда и случается) к следующей нелепой пошлости, которая, однако, всегда благосклонно принимается:

«Роскошь важных чиновников поощряет искусство, промышленность, труд. Когда глава государства и его министры задают праздники и вечера, то всегда содействуют движению жизни во всех артериях и венах социального организма. Сократить им содержание – значит обречь на голодовку парижскую, а следовательно, и всю народную промышленность».

Ради Бога, господа, пощадите хоть арифметику и не доказывайте во всеуслышание перед национальным собранием всей Франции из страха, как бы она, к стыду своему, не одобрила вас, что от сложения получаются разные суммы, смотря по тому, складываются ли они сверху или снизу.

Как? Я иду нанять землекопа, чтобы он за 100 су провел канавку на моем поле, и в тот самый момент, когда мы договариваемся, приходит сборщик податей, отбирает у меня эти 100 су и передает их министру внутренних дел; мой договор с землекопом прерывается, а министр прибавляет новое блюдо к своему обеду. Как же, на каком основании позволяете вы себе доказывать, что этот официальный расход составляет прибавку к народной промышленности? Да разве вы не понимаете, что это – простая перестановка труда и пользования благами жизни? Правда, министр держит теперь лучший стол, чем прежде, но правда также и то, что у земледельца земля хуже осушена. Что парижский трактирщик нажил 100 су, я согласен с этим; но согласитесь и вы со мной, что землекоп, пришедший из провинции, лишился возможности заработать 5 фр. Тут можно сказать только одно – что официальное блюдо за обедом министра и довольный трактирщик составляют то, что видно, а залитое водой поле и оставшийся без работы землекоп – то, чего не видно.

Боже мой! Как трудно доказывать в политической экономии, что дважды два четыре; если же вам удастся доказать это, то все закричат: «Да это так ясно, что скучно становится». А потом решают вопрос, как будто вы ничего не доказывали.

Должно ли государство субсидировать искусства?

Разумеется, тут можно высказать очень многое и за и против.

В пользу системы субсидий можно сказать, что искусства обогащают, воспитывают и поэтизируют душу народа, что они высвобождают людей из тисков материальных забот, прививают людям чувство прекрасного, благотворно воздействуют на поведение, обычаи и нравы и даже на саму хозяйственную деятельность. Можно задаться вопросом, какой была бы музыка во Франции без Итальянского театра и Консерватории, каким было бы драматическое искусство без Французского театра, какими были бы живопись и скульптура без наших коллекций и музеев. Можно пойти дальше и поставить вопрос шире: разве без централизации страны и власти, которая как раз и обеспечивает субсидирование изящных искусств, развился бы тот изысканный вкус, который придает благородство всякому труду француза и способствует распространению произведений его труда по всему миру? И разве при таких результатах не было бы величайшей неосторожностью отказаться от обложения весьма скромным налогом всех граждан, который в конечном счете обеспечивает им во всей Европе превосходство и славу?