Скелеты в шкафу. Драматичная эволюция человека - Иэн Таттерсаль Страница 4

Любой человек, наблюдающий за лемурами на Мадагаскаре, наверняка в первую очередь заметит их потрясающее разнообразие. Эти милые приматы делятся на пять семейств, насчитывающих более 50 видов — от крошечных шустрых мышиных лемуров до «истинных» лемуров размером с кошку, ходящих на четырех лапах, от длинноногих прыгучих индри и лепилемуров, которые предпочитают вертикальное положение тела, до странных зверьков айе-айе с пушистыми хвостами и ушами как у летучей мыши. Если бы вам посчастливилось посетить Мадагаскар всего 2 тысячи лет назад, вы смогли бы увидеть висящих на ветках ленивцевых лемуров, мегалапидов, похожих на гигантских коал, и представителей отряда археолемуровых, отдаленно напоминающих обезьян. Все они были странными и прекрасными созданиями, значительно превышавшими по размеру своих потомков.

Иными словами, лемуры — яркий пример биологического разнообразия, причем не только в формах тела и образе жизни, но и в эволюционном пути. Лемуры — это несколько явно различающихся между собой семейств, множество родов и огромное количество видов. Подобное разнообразие нередко встречается среди многочисленных групп млекопитающих. Успешные семейства млекопитающих имеют тенденцию распространяться географически и изменяться филогенетически. Применив эти выводы к разнообразным человеческим останкам и окаменелостям, я понял, что наше собственное семейство гоминид подчинялось такому же правилу. Эволюция человека вовсе не была тем линейным процессом доработки и улучшения, о котором нам всем рассказывали в школе. Это был тяжелый бой, в котором на арену эволюции то и дело выталкивали новые виды, чтобы посмотреть, выживут они или вымрут в процессе.

Признание того, что природа действует по такому сценарию, полностью меняет наше представление о собственной истории. Мы тут же понимаем, что человек — это не результат мелкой доработки, полировки и наведения лоска. Нашему возникновению предшествовала стадия активных экспериментов с разными формами существования гоминидов. Соответственно, мы начинаем сомневаться в расхожем мнении о том, что эволюция целенаправленно создавала нас не такими, как другие виды.

Тем не менее сегодня мы действительно являемся необычными. Мы настолько отличаемся от других живых существ, что смогли радикально изменить свои отношения с природой. Именно поэтому многим палеоантропологам сложно воспринимать наших предков-гоминидов как просто еще одну группу приматов и рассматривать процессы, в результате которых мы появились на свет, как типичные для других млекопитающих явления. После того как ученые доказали существование этой тенденции (около полутора веков назад), в науке возник так называемый принцип исключительности гоминидов — инстинктивное предположение о том, будто наше отличие от других видов живых существ на планете означает, что наши предки сумели сыграть в эволюционную игру по другим правилам. Именно это чувство исключительности сделало палеоантропологию такой консервативной. В той или иной форме оно существовало с самых первых лет палеоантропологии, когда мы только начинали познавать самих себя.

Человек настолько не похож на всех остальных живых существ, что его просто невозможно ни с кем перепутать. Мы ходим на двух ногах, что дает нашим рукам возможность умело манипулировать различными предметами. Мы умеем врать друг другу, используя для этого необычное средство общения — язык. Мы обладаем огромным мозгом, спрятанным внутрь черепа, который шатко балансирует на довольно-таки тщедушном теле, и нас совершенно не смущает факт, что этот мозг вмещает множество противоречивых понятий. Мы используем невероятно сложные технологии, без которых, скорее всего, уже не сможем обходиться. У наших способов обработки информации нет аналогов в природе. Список наших уникальных черт бесконечен: ни одно живое существо в природе не выглядит и не ведет себя так, как мы. На протяжении большей части своей истории вид Homo sapiens не нуждался в самоопределении. Различия между нами и другими животными казались настолько очевидными, что в XVIII веке великий лексикограф Сэмюэл Джонсон определял понятие «человек» как «человеческое существо», а термин «человеческий» — как «обладающий качествами человека» и считал такие определения исчерпывающими. Возможно, это были не самые лучшие словарные статьи Джонсона, но в то время ближайшим известным науке родственником человека был малоизученный орангутанг, и более подробного освещения этого понятия не требовалось.

Однако для знаменитого современника Джонсона Карла Линнея этого было недостаточно. Линней, которого считают отцом современной зоологической классификации, известен, помимо прочего, своим революционным решением отнести человека к отряду приматов наряду с лемурами и обезьянами. Однако, когда дело дошло до описания Homo sapiens как вида, Линней отказался от обычного перечисления характеристик, которые помогли бы его читателям опознать то или иное живое существо. Вместо этого он ограничился наставлением: «Познай самого себя». Думаю, ему можно простить такую расплывчатую формулировку. В конце концов, мы лишь слабо понимаем свое место в мире природы, но одновременно чувствуем, что стоим в стороне от него. Мы функционируем не так, как другие животные. Да, по сути, мы всего лишь млекопитающие с такими сердцами, почками и желчными пузырями, как и другие, и с той же потребностью в пище и дыхании. Но в нас, несомненно, есть что-то особенное.

Первым известным ученым, который еще в IV веке до нашей эры пытался понять, как наш странный вид вписывается в окружающий мир, был Аристотель. Его можно назвать также и первым специалистом по сравнительной анатомии. Аристотеля занимали целостность и преемственность, которые он видел во всех формах жизни и даже между живой и неживой материей. Он предполагал, что жизнь зародилась из инертного вещества, похожего на озерный ил (который оказался действительно наполненным жизнью, как доказало изобретение микроскопа). Тем не менее Аристотель считал Вселенную вечной и неизменной, а каждому ее компоненту, от простейшего до самого сложного, отводил строго определенное место в ее иерархии. На нижних ступенях «лестницы бытия» располагались камни и другие предметы, которые просто существовали, но не несли в себе жизненной силы. На ступеньку выше находились простейшие живые существа — растения, обладающие способностью к жизни, росту и воспроизведению. Еще выше Аристотель помещал животных, которым были присущи дополнительные качества живого — движение и память. Наконец, на самой высокой ступени находились люди — носители разума. Каждый живой организм занимал свое место в этой иерархии, созданной когда-то «Перводвигателем» — сущностью, для которой у Аристотеля не имелось точного описания.

В более поздние эпохи систему Аристотеля быстро приняли на вооружение теологи и крупнейшие христианские мыслители Средневековья. Вслед за святым Августином они охотно ассоциировали «Перводвигателя» с библейским Богом, возвышавшимся над Великой цепью бытия, в которой каждое живое существо занимало строго предопределенное место. Человек в ней находился ниже ангелов, но выше львов и других хищных животных, за которыми следовали животные домашние и так далее, до самого конца цепи. Цепь — это единый физический объект, состоящий из дискретных звеньев. Точно так же и Великая цепь бытия соединяла человека с другими божественными созданиями, но при этом и отделяла его от них. Такое двусмысленное положение позволяло объяснить то состояние, которое Александр Поуп блестяще описал в своем «Опыте о человеке» в 1734 году строками «Ты посредине, такова судьба; Твой разум темен, мощь твоя груба». Я считаю эти строки самым точным описанием положения человечества в мире, когда-либо выраженным в литературе.