Вокруг света. В поисках совершенной еды - Энтони Бурден Страница 44

И пока повар снова и снова мыл рыбу, я твердо решил, что не стану рисковать своей жизнью и есть печень. Мне приготовили свежую и вкусную еду. Передо мной поставили блюдо с кусочками фугу сасими , выложенными в форме хризантемы, с гарниром из лука-шалота и соусом, в который надо было макать рыбу. Рыба оказалась нежная и довольно безвкусная, так что шалот и соус пришлись кстати. Затем принесли набэ из фугу в горшочке и разогрели на небольшой настольной плите, — тоже хорошо, но потрясения, которого я ждал, не случилось. Затем я попробовал жареную фугу — и это ничем не отличалось от хорошо прожаренного филе любой рыбы, выловленной в Новой Англии. Пожалуй, если бы я не ожидал чего-то сногсшибательного, чего-то, от чего кружится голова и немеют губы, если бы, садясь за стол, я не надеялся одним глазком заглянуть смерти в лицо, я счел бы обед великолепным. Просто вкусно — этого в данном случае мне было недостаточно. Видимо, я все-таки не был морально готов. Возможно, в следующий раз рискну пообедать вместе с теми рисковыми рыбаками. Они, судя по всему, компанейские ребята.

Рано-рано утром я отправился на рыбный рынок Ота. Митико договорилась, и для меня разыграли целое представление. В четыре часа утра я стоял и смотрел, как трое рабочих принесли тунца весом четыреста фунтов и положили его передо мной на разделочный стол. Огромными ножами, каждый из которых был размером с пилу дровосека и имел такое же зазубренное лезвие, они принялись разделывать рыбу. Сначала аккуратно отпилили верхнюю часть туши, так что обнажилось красновато-розовое мясо и мощный хребет. Старший из троих вынул сердце. Быстро порезал его на куски и бросил в котелок с кипящей водой, добавив имбиря. Затем несколькими проворными движениями произвел сортировку: голова, филе, и два больших куска от той части, от которой берут только у лучших тунцов, – оторо. Сравнительно бледное по цвету, с густыми вкраплениями жира, очень похожее на хорошую мраморную говядину, мясо нарезали и разложили вдоль хребта рыбы. Рабочий взял суповую ложку и стал ковырять между позвонками, выковыривая сгустки чего-то маслянистого, прозрачного, нежного. Передо мной поставили небольшую миску соуса, тарелку с только что натертым на терке васаби, положили пару палочек и пожелали приятного аппетита. Рыба, лежавшая передо мной на столе, потянула бы приблизительно на двенадцать тысяч долларов — при этом оторо составляло лишь около 12% ее общей массы. Я попал как раз в пик сезона оторо, когда рыбы самые упитанные и ленивые, а мясо их — самое нежное и вкусное. Меня заверили, что именно этот тунец — своего рода аристократ, притом из самых благородных. Я стоя съел более полутора фунтов его мяса, прекрасно понимая, что вряд ли мне еще доведется в жизни попробовать такого вкусного и такого свежего тунца. Что такое счастье? Счастье — это съесть двадцать четыре унции сырой рыбы в четыре часа утра.

Я открыл дверь в конце переулка, снял туфли и неслышно прокрался к внутренней двери. Послышались характерные шлепки — от столкновения друг с другом потных тел весом в сотни фунтов и кряхтение. Я открыл внутреннюю дверь, вошел и сел на подушку на небольшом возвышении в задней части комнаты, неподалеку от дымящего сигаретой г-на Томотсуна, оякаты, хозяина и наставника школы сумо. Я был в самом центре зрительской половины, сидел, неудобно скрестив ноги, в душной комнате с низким потолком, и наблюдал то, что мало кому из западных людей доводилось видеть. В нескольких футах от меня около двадцати огромных, почти обнаженных мужчин гнулись, потягивались, раскачивались — в общем, разминались. Они бодали колонны своими огромными потными головами без шей, топали босыми, забинтованными в суставах ножищами по твердому земляному полу. В центре комнаты был круг — слегка приподнятый помост, покрытый не то рисовой соломой, не то пенькой. Борец-новичок шваброй выметал грязь с ошметками соломы.

А сколько от них шума! Два огромных борца сошлись в кругу, сцепившись, опустились на колени, упершись костяшками пальцев в глинобитный пол… и… шмяк! Жуткое столкновение двух тел каждое весом пятьсот фунтов. Эти люди валили друг друга, швыряли оземь, душили обеими руками, делали разные сложные захваты, заламывали руки, придавливали друг друга своим огромным весом. Обычно схватка заканчивалась в несколько секунд. Победитель оставался в кругу и встречался с новым соперником, и так — пока его кто-нибудь не победит. Огромное количество объ­емистой тяжелой плоти подавляло — горы мяса и мускулов в сравнительно небольшом помещении. Время от времени один атлет швырял другого через бедро, и тот летел, а потом катился прямо ко мне, угрожая переломать мои кости, как хрупкие чипсы. Огромный борец расхаживал по помосту на полусогнутых ногах, по-лягушачьи, а на самом краю круга ученик, пока еще не столь пугающих размеров, принимал крайне неудобную стойку, держа корзину с солью на вытянутых руках. На лбу у него от напряжения проступили бусины пота. Что это? Наказание? Инициация? Я не стал спрашивать. Г-н Томотсуна, хозяин, сам бывший борец, не производил впечатления общительного человека и к тому же был слишком поглощен происходившим в комнате, чтобы я позволил себе отвлекать его вопросами. Он обратил на меня внимание только, когда я дал ему прикурить. Борцы сумо живут вместе, одной семьей, под одной крышей, под наблюдением и руководством оякаты, который строго следит за выполнением распорядка: когда тренироваться, когда спать, когда есть, что есть. Встают они рано, но тут тоже существует своя иерархия: раньше всех — начинающие, а борцы более высокого ранга — позже (ранг можно определить по прическе). Начинающие моют, чистят, убирают — в общем, выполняют различные работы по дому, в том числе и помогают с приготовлением пищи.

Я пришел, чтобы попробовать тянко , пищу борца сумо. Конечно же, я совершенно неправильно представлял себе, что такое тянко. Я думал, что если речь идет о пище борцов сумо, чья задача — раздаться до размеров холодильника и превратиться в машину для борьбы, состоящую из мускулов и жира, то дневной рацион будет состоять из центнера жирной свинины и продуктов, богатых крахмалом, — и все это примерно густоты лазаньи, — а также из молочных коктейлей, шоколадок «Кэдберри», «Сникерсов» величиной с кирпич, кур, нафаршированных салом, кукурузной каши и «завтраков Большого Шлема». Разумеется, я ошибался. Я и насчет самих борцов ошибался — они далеко не просто очень-очень толстые дядьки в подгузниках.

Борцы сумо — это, возможно, самое зримое проявление всех темных, тщательно подавляемых сторон японского подсознательного, о которых я уже говорил выше, это голос, который звучит внутри какого-нибудь затурканного чиновника, мечтающего подобно Годзилле топтать ногами города. Это проекция силы японского характера, а он, безусловно, очень силен. Под этим слоем жира — там ведь мускулы, между прочим. Смотреть на такие бои — все равно что наблюдать схватку двух носорогов, когда один из них врезается во второго и вонзает в него рог. Вот один борец толкает другого — всеми своими шестьюстами фунтами — и выталкивает его из круга или бросает навзничь. Инерция и сила удара таковы, что во время тренировочных боев, когда один из борцов валит другого на пол или выбрасывает из круга, другие борцы быстро входят в круг и кричат нечто вроде «Хесс!», — показывая этим, что схватка закончена, все, прекратить огонь, — тем самым удерживая нападающего от новых атак. Горе тому, кто рассердит борца сумо.