Марли и я: жизнь с самой ужасной собакой в мире - Джон Грогэн Страница 47

– Быстрее! – заорал я, и мы с Марли вскочили и бросились под ливнем к двери, а вокруг нас сверкали все новые вспышки молний.

Мы не останавливались, пока не оказались внутри дома. Насквозь промокший, я в изнеможении опустился на пол, а Марли, вскарабкавшись сверху, лизал мне лицо, покусывал за уши, брызгал слюной и повсюду ронял шерсть. Он совершенно обезумел от страха, и его трясло, как в лихорадочном приступе. Пытаясь успокоить пса, я обнял его. «Господи, как близко она прошла!» – сказал я и тотчас ощутил собственную дрожь. Он сочувственно посмотрел на меня, и готов поклясться, что в его больших глазах застыл немой вопрос: «Сколько лет я пытался предупредить тебя, что эта штука смертельно опасна? Но разве ты меня слушал? Ну хотя бы теперь ты будешь воспринимать меня всерьез?»

Пес оказался прав. Может, его страх перед грозой не был так уж иррационален, каким казался. Возможно, приступы паники при первых раскатах грома – это лишь способ предупредить нас о жестоких грозах во Флориде, самых неистовых на территории страны, и нам не следовало равнодушно пожимать плечами в ответ. Возможно, все те разрушенные стены, процарапанные двери и изорванные коврики были для него материалом, из которого он хотел соорудить укрытие, где мы все могли бы переждать грозу. А чем мы ему ответили? Бранью и успокоительным…

В нашем доме стояла кромешная тьма. Кондиционеры, потолочные вентиляторы, телевизоры и еще несколько предметов бытовой техники сгорели, а автомат в счетчике превратился в оплавленное месиво. Какому-нибудь электрику скоро подвалит счастье и целое состояние. Зато мы с моим закадычным другом остались живы. Дженни с детьми находилась в гостиной. Они, к счастью, даже не подозревали, что в дом ударила молния. Мы все выжили. Разве что-то еще имело значение? Я посадил 44-килограммового Марли к себе на колени и торжественно поклялся: впредь не буду смеяться над его страхом перед смертоносной силой природы.

Как ведущий рубрики я всегда стремился отыскать интересные и необычные сюжеты. Писал по три колонки в неделю, и наибольшую трудность в моей работе представлял поиск новых тем. Каждое утро для меня начиналось с просмотра четырех ежедневных газет Южной Флориды. Я обводил и вырезал публикации, заслуживавшие внимания. Затем нужно было разобраться, что я думаю на этот счет. Моя самая первая колонка родилась благодаря заголовку на первой полосе. Машина, в которой находились восемь подростков, на полном ходу упала в канал. Из тонущего автомобиля смогли выбраться только 16-летняя девушка-водитель, ее сестра-близнец и еще одна девочка. Это была волнующая история; мне хотелось вникнуть в суть, но и как-то по-новому осветить ее. Я отправился на место аварии в поисках озарения и нашел то, ради чего приехал, не успев припарковаться. Одноклассники пяти погибших ребят превратили шоссе в сплошную эпитафию-граффити. Асфальт был разрисован на отрезке более полукилометра. Я открыл ноутбук и стал переписывать надписи. «Загубленная юность» – гласила одна из них, а нарисованная стрелка указывала на воду. Среди множества граффити нашел то, что искал: публичное покаяние Джейми Бардол, молодой девушки, которая сидела за рулем. Она написала почерком школьницы большими витиеватыми буквами: «Лучше бы это была я. Простите». Материал для колонки был найден.

Но далеко не все темы были столь трагичными. Например, одна пенсионерка получила от совладельца извещение о выселении из-за ее маленькой упитанной дворняжки. Ее вес превысил предел для домашних животных, и я помчался на встречу с этим тяжеловесом. А другой пожилой горожанин, пытаясь припарковаться, врезался в магазин и лишь по счастливой случайности никого не сбил; я приехал на место происшествия, чтобы поговорить со свидетелями. Сегодня работа забрасывала меня в поселение мигрантов, завтра – в особняк миллионера, а послезавтра – на городской перекресток. Мне нравилось разнообразие, нравились люди, с которыми встречался, но прежде всего я ценил свободу, потому что мог ехать куда хотел и когда хотел, в зависимости от темы, которая меня интересовала.

Однако мое начальство не знало, что, занимаясь журналистскими расследованиями, я старался использовать свое положение ведущего рубрики и без зазрения совести выбивал себе максимум официальных командировок.

Мой девиз: «Если хорошо журналисту, хорошо и читателю». Зачем ехать на тоскливое судебное слушание дела о неуплате налогов, коли можно в это время посидеть, скажем, где-нибудь в Ки-Уэсте в баре под открытым небом с большой кружкой пива? Кто-то ведь должен выполнять «грязную» работу, рассказывая читателям о краже солонок из ресторанов. Этим человеком мог быть и я. И я пользовался любым поводом, чтобы слоняться целый день, желательно в футболке и шортах, оценивая различные способы проведения досуга и обдумывая интересные комментарии на эту тему. В каждой профессии есть необходимый инструментарий, а в моем случае это блокнот, запас ручек и пляжное полотенце. Кроме того, я постоянно возил с собой в машине крем для загара и плавки.

Я то носился на катере по каналу, то прогуливался возле озера. Катался на велосипеде по живописной трассе, протянувшейся вдоль океанского побережья. Мне приходилось плавать под водой с маской и трубкой по рифам Ки-Ларго, над которыми нависла угроза исчезновения. Брал интервью у мужчины, ставшего жертвой двух грабежей; вместе со мной он расстрелял кучу патронов в тире и поклялся, что в следующий раз сможет дать достойный отпор. Сегодня я вальяжно рассиживаю на рыболовецком судне, а завтра отправляюсь на тусовку с группой постаревших рокеров. Как-то раз я взобрался на дерево и просидел там несколько часов, наслаждаясь своим одиночеством. Один застройщик планировал сровнять с землей лесок, где росло это дерево, чтобы возвести элитные дома, и я подумал: самое малое, что могу сделать, – это устроить островку природы посреди бетонных джунглей достойную эпитафию. А вот самое успешное мое предприятие: я убедил главного редактора отправить меня на Багамы, чтобы с места событий следить за ураганом, приближавшимся к Южной Флориде. Ураган ушел в море, а я провел три дня на пляже роскошного отеля, потягивая пина-коладу под голубым небом.

Наконец, мне пришла в голову мысль: для проведения очередного журналистского расследования взять на пляж Марли. Побережье Южной Флориды было забито отдыхающими, и городские власти запретили приводить животных на пляж, причем для такого решения имелись серьезные основания. Мокрая, испачканная в песке собака, которая пристает к людям, писает и отряхивается, – совсем не то, что хотят видеть посетители пляжей. Знак «Купание животных запрещено» в избытке установлен буквально на каждом пляже.

Однако существовало одно местечко, одна маленькая, известная лишь немногим полоска пляжа, где не было ни знаков, ни ограничений, ни запретов на появление четвероногих любителей купания. Этот пляж находился на территории, не вошедшей в список населенных пунктов округа Палм-Бич, где-то между Вест-Палм-Бич и Бока Ратон. Он протянулся на несколько сотен метров за поросшей травой дюной в конце улочки-тупика. Здесь не было ни мест для парковки, ни туалетов, ни службы береговой охраны. Только полоска песка вдоль бескрайнего океана. С годами среди владельцев животных этот пляж в Южной Флориде приобрел славу последнего рая на земле, где еще можно отпускать собак порезвиться в волнах и не нарваться на штраф. У этого местечка даже не было официального названия, но в обиходе все называли его Собачьим пляжем.