От Дарвина до Эйнштейна. Величайшие ошибки гениальных ученых, которые изменили наше понимание жизни и вселенной - Марио Ливио Страница 49

Неудивительно, что из крайне любознательного независимого мыслителя вырос блистательный ученый. По масштабам вклада в астрофизику и космологию Хойл был, пожалуй, главной фигурой как минимум за четверть столетия. Однако он никогда не боялся споров и противоречий. «Чтобы добиться в науке чего-то сколько-нибудь дельного, – писал он однажды, – необходимо оспаривать мнения соратников. А чтобы делать это с успехом, а не просто прослыть чудаком, нужно уметь рассуждать трезво, особенно когда выносишь суждения по материям, которые невозможно проверить быстро» [286]. Вскоре мы увидим, что чрезмерная принципиальность и привела Хойла к провалу.

1939 год стал для Хойла переломным – и не только из-за начала Второй мировой войны. Так вышло, что два его научных руководителя один за другим покинули Кембридж, получив должности в других научных учреждениях. Третьим научным руководителем Хойла был великий Поль Дирак, один из основателей квантовой механики, революционного представления о субатомном микромире. По сравнению с сокровищницей новых идей, возникших в науке в двадцатые годы, наука конца тридцатых казалась стоячим болотом. Впоследствии Хойл писал, что в один прекрасный день в 1939 году Дирак сказал ему: «В 1926 году бывали люди, которые не очень хорошо решали важные задачи, однако сейчас даже блестящие умы не могут найти себе важных задач» [287]. Хойл очень серьезно воспринял это предупреждение и переключился с чисто теоретической ядерной физики на звезды.

Вклад Хойла в науку велик и многогранен, однако на этих страницах я хочу сосредоточиться лишь на нескольких его открытиях в одной конкретной области – ядерной астрофизике. Труды Хойла в этой области стали одним из столпов, на которых зиждется современное понимание природы и эволюции звезд. А по пути Хойл разгадал и загадку, как во Вселенной образовались атомы углерода, служащие краеугольным камнем жизни во всей ее сложности. Однако чтобы осознать всю значительность достижений Хойла, нужно сначала понять, на какой почве и в какой обстановке он сделал свои открытия.

На стене в любом кабинете химии и физики висит плакат с периодической таблицей Менделеева (илл. 19). Подобно тому как наш язык состоит из слов, составленных из букв алфавита, все обычное вещество в космосе состоит из химических элементов. Элементы – это вещества, которые нельзя простыми химическими средствами разложить на более простые или модифицировать. Русский химик Дмитрий Менделеев [288] прославился не только тем, что еще в середине XIX века открыл периодические закономерности, которые легли в основу периодической таблицы, но и тем, что у него хватило отваги предсказать свойства элементов, которые еще не были открыты, но должны были занять свободные места в таблице. Во многих отношениях периодическая таблица – символ прогресса, которого достигла наука с тех времен, когда Эмпедокл и Платон предполагали, что вещество состоит из знаменитых четырех стихий – земли, воды, воздуха и огня. Позволю себе курьезное отступление: самое миниатюрное изображение периодической таблицы Менделеева было выгравировано в 2011 году на человеческом волосе [289]. Волос принадлежал профессору Мартину Полякову из Ноттингемского университета в Великобритании, а гравировка была выполнена в университетском нанотехнологическом центре (после чего волос вернули Полякову в подарок на день рождения).

На сегодня периодическая таблица состоит из 118 элементов – самый последний, унуноктий, был синтезирован в 2002 году, – 94 из которых встречаются в естественных условиях на Земле. Если задуматься, это довольно большой набор первичных строительных кирпичиков, а следовательно, сам собою напрашивается вопрос, откуда взялись все эти химические элементы. А можно сформулировать его и иначе: нет ли у этих довольно сложных сущностей более простых составляющих?

Эти вопросы и в самом деле были заданы еще до публикации периодической таблицы. В двух статьях, вышедших в свет в 1815 и 1816 году, английский химик Уильям Праут [290] выдвинул гипотезу, что атомы всех элементов – на самом деле конденсаты разного количества атомов водорода. Астрофизик Артур Эддингтон на основании общих принципов гипотезы Праута и результатов экспериментов, которые получил физик Фрэнсис Астон, сформулировал собственную догадку. В 1920 году Эддингтон предположил [291], что четыре атома водорода могут каким-то образом объединиться и составить атом гелия. Небольшая разница между общей массой четырех атомов водорода и одного атома гелия, по предположению Эддингтона, должна высвобождаться в виде энергии – согласно знаменитому уравнению Эйнштейна E = mc 2, выражающему связь между массой и энергией (где E – энергия, m – масса, а c – скорость света). Эддингтон подсчитал, что тогда Солнце за счет преобразования нескольких процентов своей массы из водорода в гелий может светить миллиарды лет. Менее известен другой факт: примерно в то же время примерно такую же гипотезу выдвинул и французский физик Жан Перрен [292].

Несколько лет спустя Эддингтон сделал дальнейшие выводы: вероятно, звезды и Солнце – естественные «лаборатории», в которых идут ядерные реакции, преобразующие одни элементы в другие. Когда некоторые физики из лаборатории Кавендиша возразили, что внутренней температуры Солнца недостаточно, чтобы заставить два протона преодолеть электростатическое отталкивание, Эддингтон, как рассказывают, ответил знаменитой фразой: «Так найдите, где жарче» [293]. Гипотеза Эддингтона и Перрена знаменовала рождение идеи звездного нуклеосинтеза в астрофизике: представления о том, что по крайней мере некоторые химические элементы можно синтезировать в жарких недрах звезд. Как вы, наверное, уже догадались, Эддингтон был среди самых верных сторонников теории относительности Эйнштейна, особенно общей теории относительности. Как-то раз к Эддингтону подошел физик Людвиг Зильберштейн и сказал, что все считают, будто общую теорию относительности во всем мире понимают лишь три человека, и Эддингтон – один из них. Эддингтон ответил не сразу, и Зильберштейн подбодрил его: «Ну-ну, не скромничайте!» На что Эддингтон проговорил: «Напротив, мне интересно, кто же третий» [294]. На илл. 20 приведена фотография Эйнштейна и Эддингтона в Кембридже.