Зловещая долина. Что я увидела, попав в IT-индустрию - Анна Винер Страница 5

Возможно. Разбираться во всем этом я доверила им.

Гендиректор ни на миг не допускал, что реальная причина, по которой миллениалы копят опыт, – к примеру, опыт аренды вещей, которыми они никогда не смогут владеть, – это долги по студенческим ссудам, рецессии или падение рыночной цены культурного продукта в эпоху цифровой дистрибуции. В его представлении о будущем не было места кризисам. Только благоприятным возможностям.

Я не могла в это поверить. Гендиректор обаятелен, предан компании, ее идеалам. Возможно, он и два других соучредителя умницы. Возможно, инвесторы в Кремниевой долине их единомышленники. Только они почти равнодушны к той части дела, которая больше всего занимала меня, – книгам. «Хемингуэй» на слайде гендиректора был написан с ошибкой: через два «м».

А главное, сама модель – попробовать начать с книг, а потом расширяться – слишком сильно напоминала стратегию онлайн-супермаркета. И я начала задумываться, почему они наняли именно меня. Не потому, как я ошибочно полагала, что мне кое-что известно о книгах и я могу стать мостом между старой и новой гвардией. Я воображала себя переводчицей, толкователем, я считала себя необходимой. Потом, когда я лучше уясню заинтересованность всей высокотехнологической отрасли в продвижении женщин – если не на высшие должности, то, как минимум, на уровень управления корпоративным маркетингом, – мне придет в голову, что понадобилась я не столько для дела, сколько для украшения.

В ту пору я еще не понимала, что соучредители ждали от меня способности работать без прямых указаний. Инициативно, в духе истинного предпринимательства, умения навязать себя и представить необходимым на самом деле ненужное. Такова вообще экзистенциальная стратегия технической отрасли, и она была мне чужда. Я продолжала грезить издательскими грезами: для налаживания связей с литературным сообществом предложила стартапу организовать серию писательских чтений. Размышляла, что нам, возможно, следует вести книжный блог. Вместо этого стартап разместил новомодные кофейни на колесах, чтобы бесплатно поить эспрессо и кормить булочками делегатов издательской конференции, где желанной добычей традиционно считали хлопчатобумажную сумку или сигнальный экземпляр дебютного романа. Моему мышлению явно не хватало стратегического масштаба.

«Она больше любит учиться, чем делать», – написал как-то раз гендиректор в чате компании. Ненароком – сообщение предназначалось исключительно двум другим соучредителям. Мы собрались в конференц-зале, он искренне извинился, но слова крутились у меня в голове. Я всегда любила учиться, и меня всегда за это хвалили, именно учиться я умела лучше всего. Действовать с той свободой и широтой, как соучредители, я не привыкла. Мне не хватало уверенности в себе, в своей правоте. Я не знала принципиальных установок стартап-компаний о праве на эксперимент и свое видение. Ни разу не слышала расхожей поговорки технарей: проси прощения, а не разрешения.

Самообразовываясь, я читала блоги о менталитете стартап-компаний и изо всех сил старалась его перенять. Год назад гендиректор опубликовал пост под названием «Как добиться результатов в первый месяц работы в стартапе», и я злилась на себя, что пропустила зловещее предупреждение. «Брать на себя ответственность, – советовал он. – Быть оптимистом. Записывать свои соображения».

В конце концов, я принялась забрасывать соучредителей непрошеными, пространными и неловкими электронными письмами с декларациями своей страстной любви к чтению. Я не сомневалась, что в штате приложения для чтения электронных книг нужен увлеченный читатель. Хоть пока я не слишком хорошая сотрудница стартапа, им все равно полезно иметь меня, как фокус-группу из одного человека, в своей команде. После пары длинных и откровенных, навзрыд, электронных писем и одной мучительной встречи тет-а-тет в конференц-зале выяснилось, что остаться я никак не могу. Они сказали, что сейчас не тот момент в становлении компании, чтобы подключать к работе кого-то вроде меня. Те направления, где я смогу принести пользу, пока развиваться не будут.

Все соучредители хотели помочь мне найти новое место. Они считали, что я хочу продолжать работать в сфере высоких технологий, и я их не разубеждала. Возвращаться в издательский бизнес мне не хотелось. Я попыталась самостоятельно добиться успеха и потерпела поражение. Кроме того, переход в стремящийся пошатнуть книжный мир стартап сделал из меня предательницу, и я опасалась встретить отторжение бывших коллег.

И еще меня соблазнил динамизм и широта мышления отрасли высоких технологий, оптимизм и ощущение перспективы. Никто из моих знакомых в издательствах ни разу не праздновал повышения. Никто из моих коллег не стремился заглянуть в завтрашний день. В ту пору немного отраслей или организаций могли предложить то, что сулила сфера высоких технологий: будущее.

Большая часть профессиональной сети учредителей – венчурных капиталистов с портфолио других стартапов – жили в области залива Сан-Франциско. Директор по развитию с ностальгией говорил о Калифорнии.

– Могу сказать, что Сан-Франциско – это лучшее место для молодых, – сказал он мне. – Вам действительно нужно постараться попасть туда как можно скорее.

Мне захотелось выпалить ему, что я не старая: мне всего двадцать пять. Вместо этого я ответила, что постараюсь.

Из Сан-Франциско все мои знакомые уже уехали. Наша группа окончила колледж в самый разгар рецессии, и если большинство из нас потянулись в Нью-Йорк судорожно хвататься за неоплачиваемые стажировки и прочие обломки потерпевшей крушение экономики, то отправившиеся на Западное побережье не предались отчаянию. Решили пересидеть и заняться творчеством. Жили в залитых солнцем квартирах, работали неполный день и с головой ушли в безудержный загул. Свободно экспериментировали с галлюциногенами и открытыми отношениями, курили травку, спали до вечера и пили целыми днями, ходили на БДСМ-вечеринки, а потом уплетали буррито. Играли в группах и не чурались секс-индустрии. Выходные проводили в горах, в лесах или на пляже, в кемпингах или в пеших походах, а также предавались иным оздоровительным занятиям, веселившим нас в далеком Нью-Йорке.

Эта утопия протянула недолго. За ней, по рассказам друзей и подруг, наступил позднекапиталистический апокалипсис. Аренда взлетела до небес. Художественные галереи и концертные залы закрылись. Бары заполнили двадцатилетние парни в футболках с корпоративными эмблемами, никогда не допивавшие пиво и недовольные, если кто-то курит на тротуаре слишком близко к двери. В ночные клубы они ходили в беговых кроссовках. Вместо «тысяча» говорили «к».

Сайты знакомств наводнили рохли, в списке любимых книг прилежно перечислявшие руководства по бизнесу, а на обед заявлявшиеся в рюкзаках с логотипами работодателей. На секс-вечериках молодые гендиректора жаждали общения исключительно с таким же молодыми гендиректорами. На ежегодном гей-параде рядом мои подруги, в блестках, крошечных безумных лифчиках и под экстази дефилировали рядом с классно выкрашенными, стильными, семейно-ориентированными передвижными платформами, чей дизайн разработали гетеросексуальные менеджеры цифрового маркетинга.

Город начал уступать незамедлительно оплачиваемым желаниям недавних выпускников с большими банковскими счетами. Даже Окленд становился не по карману художникам и писателям, работавшим сомнительными инструкторами йоги или кассирами продовольственных магазинов. Друзья и подруги говорили, что работы не стало – за исключением высокотехнологических компаний, где никто из них, разумеется, работать не захотел. За пару лет все они уехали облагораживать запущенные кварталы Нового Орлеана или Лос-Анджелеса или поступили в аспирантуру, а маршруты их отлетов и отъездов обрели двойной смысл панихид по любимому городу, переставшему, по их единогласному уверению, существовать.