Стеклянная клетка. Автоматизация и мы - Николас Дж. Карр Страница 56

С тех пор мышление человека окрашено представлением о том, что орудия – это рабы, что является воплощением вековой мечты людей избавиться от тяжелого утомительного труда, о которой говорили многие мыслители от Маркса до Уайльда и Кейнса. Эта же мечта сквозит в рассуждениях как технофилов, так и технофобов. «Уайльд был прав, – писал в 2013 году в своей книге “To Save Everything: Click Here” (“Сохранить все: щелкните здесь”) критик технологии Евгений Морозов, – механическое рабство – это залог освобождения человека» [28]. «Скоро у каждого из нас будет на посылках раб-робот, – заявил в журнале Wired Кевин Келли, яростный поборник автоматизации, в том же 2013 году. – Эти роботы станут делать ту работу, которую приходилось выполнять людям. Они справятся с ней намного лучше нас и освободят человека для поисков новых задач, решение которых позволит ему лучше понять самого себя» [29]. Кевин Драм, тоже в 2013 году, объявил: «Нас ожидает обслуживаемый роботами рай отдыха и соблазнов». «К 2040 году, – предрекает Драм, – наши умные, надежные и покорные роботы-рабы, которые никогда не устают, не злятся и не ошибаются, избавят нас от трудов и доставят в совершенный Эдем. Мы будем заниматься тем, чем хотим, в свое удовольствие – учиться или играть в компьютерные игры. Это будет зависеть только от нас» [30].

При смене ролей та же метафора способна привести общество в ужас. Впадая в зависимость от наших высокотехнологичных рабов, мы сами становимся рабами. С XVIII века критики общественных институтов изображали механизированные фабрики как средство порабощения работников. «Массы рабочих, – писали Маркс и Энгельс в “Манифесте коммунистической партии”, – ежедневно и ежечасно порабощаются машинами» [31]. Сегодня люди все время жалуются, что чувствуют себя рабами своих программных приложений и портативных электронных устройств. «Умные устройства иногда делают нас сильнее, – отмечал The Economist в статье “Рабы смартфонов”, опубликованной в 2012 году. – Но для большинства людей эти слуги на наших глазах становятся хозяевами» [32]. Еще более драматично выглядит фантастическая идея восстания роботов – компьютеры, обладающие искусственным интеллектом, трансформируют себя из рабов в хозяев. Вот уже в течение ста лет этот сюжет кочует из одной антиутопии в другую. Само слово робот, придуманное в 1920 году писателем-фантастом, происходит от чешского слова robota, означающего «рабский труд».

Метафора хозяина и раба – мало того что она является морально ущербной – искажает верный взгляд на технологию. Эта метафора усиливает ощущение, что орудия труда отделены от человека, инструменты работают самостоятельно, независимо от нашей воли. Люди начинают судить о технологии не по тому, что она позволяет делать, а по ее качествам как товара: по интеллектуальности, эффективности, новизне и стилю. Мы выбираем инструмент, потому что он или новый, или красивый, или быстродействующий, а не потому, что он расширяет наш мир, опыт и восприятие.

В более широком смысле эта метафора побуждает общество придерживаться упрощенного и фаталистического взгляда на технологию и прогресс. Если принять, что орудия действуют как рабы, выступающие от нашего имени и всегда в наших интересах, то трудно установить границы проникновения технологии в человеческую жизнь. Выходит, что каждый шаг вперед дарит нам бо́льшую свободу и приближает если и не к утопии, то, во всяком случае, к лучшему из возможных миров. Производители успокаивают себя тем, что любую оплошность можно будет исправить следующей инновацией. Если пустить прогресс на самотек, то он сам найдет средства решения проблем, которые он же и создает. «Технология не нейтральна, она является удивительно позитивной силой, движущей человеческую культуру, – пишет Келли, выражая корыстную идеологию Кремниевой долины, приобретшую за последние годы большую популярность. – Мы обременены моральными обязательствами развивать технологию и дальше» [33]. Это чувство морального долга только усиливается по мере развития автоматизации, обеспечивающей нас самыми одушевленными инструментами – рабами, которые, как предвидел еще Аристотель, освободят нас от тягот труда.

Вера в технологию как в благотворную, самоисцеляющуюся и автономную силу очень соблазнительна. Она позволяет нам сохранять оптимизм в отношении будущего, так как освобождает от ответственности за него. Особенно хорошо она соответствует интересам тех, кто сколотил сказочные состояния на трудосберегающих и концентрирующих прибыль эффектах автоматизированных систем и управляющих ими компьютеров. Эта вера помогает новым плутократам сочинять героические сюжеты, в которых они играют главные роли: конечно же, сокращение рабочих мест – это несчастье, но это неизбежное и не такое уж большое зло на пути полного освобождения рода человеческого армиями компьютерных рабов, создаваемых нашими филантропическими предприятиями. Правда, Петер Тиль, успешный предприниматель и инвестор, ставший одним из выдающихся мыслителей Кремниевой долины, считает само собой разумеющимся, что революция в производстве роботов в основном будет приводить лишь к увеличению безработицы. Но тут же Тиль спешит добавить: «Эта же революция освободит массу людей для других полезных занятий» [34]. Понятно, что слово «освобождение» звучит слаще слова «увольнение».

От этого грандиозного футуризма за милю отдает черствостью и бессердечием. История показывает, что высокопарная риторика о технологиях, освобождающих работников, есть не более чем замаскированное презрение к труду. Надо быть слишком легковерным человеком, чтобы представить себе сегодняшних магнатов с их либертарианскими [36] устремлениями и сопротивлением социальной политике правительств, соглашающимися на грандиозное перераспределение доходов, которое потребуется для достойного существования огромной армии безработных. Даже если общество найдет колдовское заклинание или волшебный алгоритм, чтобы хоть как-то уравновесить развращающие плоды автоматизации, есть все основания сомневаться, что за ней последует нечто, хотя бы отдаленно напоминающее «экономическое благоденствие» Кейнса. В одном пророческом рассуждении в «The Human Condition» («Условия бытия человека на земле») Ханна Арендт отметила, что если удастся воплотить в жизнь утопию автоматизации, то результат будет напоминать не рай, а скверный жестокий анекдот. «Все современное общество, – писала Арендт, – организовано как трудящееся общество, в котором люди сначала зарабатывают деньги, а потом их тратят, и именно этим вознаграждением за труд люди измеряют свою ценность для общества. Бо2льшая часть возвышенных и уважаемых в прошлом занятий была оттеснена на обочину и забыта, остались лишь единицы тех, кто оценивает свою деятельность по результатам, а не по деньгам, которые он за нее получает. Если технология и осуществит заветную мечту человечества об избавлении от тягот и хлопот труда, то в весьма извращенном виде. Она еще глубже погрузит нас в социальный дискомфорт. Автоматизация столкнет нас с перспективой общества, в котором много безработных. Трудно придумать что-то хуже такой ситуации» [35]. Ханна Арендт поняла, что утопизм – это всего лишь форма неверного понятия о потребностях.