Марли и я: жизнь с самой ужасной собакой в мире - Джон Грогэн Страница 57

И в этот момент я и шлепнул Марли по заду. С тем же успехом мог поджечь шашку динамита. Старый пес едва не выскочил из собственной шкуры. Он стремительно бросился вниз и, завидев меня, упал на пол и выставил свой живот в знак капитуляции.

– Ты арестован! – крикнул я ему. – Арестован!

Но мне даже не хотелось ругать его. Марли был старым глухим псом. Я не собирался его переделывать, да и вряд ли подобное возможно. Зато поймать его с поличным было невероятно забавно, и я расхохотался, когда он пулей отскочил от стола. Но теперь, когда пес лежал у моих ног, прося о прощении, мне вдруг стало грустно. Наверное, в глубине души я надеялся, что он не признается в своем прегрешении и, как в старые добрые времена, попытается удрать от меня.

* * *

Строительство курятника закончилось. Это было треугольное сооружение из клееной фанеры, напоминавшее разводной мост. Главное, что туда теперь можно было переселить петухов-агрессоров. Затем добрая Донна обменяла двух наших петушков на курочек. Теперь по двору вышагивали три девочки и один мальчик, накачанный тестостероном; он мог делать только три вещи: находиться в ожидании секса, заниматься сексом или хвастливо кукарекать о недавней случке. Дженни подметила, что, если бы мужчины повиновались исключительно своим инстинктам, пренебрегая принятыми в обществе условностями, они стали бы петухами. Мне нечего было возразить. Признаюсь, я немного завидовал петуху, этому беззаботному гаду.

Каждое утро мы выпускали птиц во двор, и Марли всегда по нескольку раз пытался заигрывать с ними, пока у него были силы. Казалось, внутренний голос посылал ему срочное послание: «Ты лабрадор, а они птицы. Может, тебе стоит за ними погоняться?» Но Марли это занятие не приносило особой радости. Вскоре птицы поняли, что неуклюжее создание палевого цвета не представляет для них никакой угрозы, а Марли научился делить территорию с новыми пернатыми агрессорами. Однажды, пропалывая грядки, я увидел, что Марли и куры направились к огороду. По пути куры клевали пса, а Марли в ответ лишь сопел – словно старые друзья вышли прогуляться в воскресный день.

– И после этого ты еще называешься охотничьей собакой! – пожурил я его. Марли подбежал ко мне, поднял лапу, помочился на куст помидоров и присоединился к своим новым приятелям.

Даже старый пес может многому научить человека. Глядя на слабеющего на наших глазах Марли, мы понимали всю бренность человеческого бытия. Мы с Дженни пока не дотягивали даже до среднего возраста. Наши дети были еще маленькими, наше здоровье – хорошее, а старость казалась чем-то очень далеким. Проще всего было отрицать неизбежный ход времени, надеясь, что нас это не коснется. Но Марли отнял у нас роскошь такого настроя. Мы видели, как он седеет, глохнет, с трудом передвигается, и невозможно было не осознавать, что он, видимо, скоро умрет… да и мы тоже когда-нибудь. Любое живое существо рано или поздно становится немощным, но собаки стареют особенно заметно. За короткий отрезок времени длиной в двенадцать лет из подвижного щенка Марли превратился сначала в неуклюжего молодого пса, потом в сильную взрослую собаку и, наконец, в дряхлого инвалида. Собачий год обычно приравнивается к семи годам человеческой жизни, то есть, по нашим меркам, сейчас ему было почти девяносто лет.

Когда-то сверкавшие белизной зубы нашего пса стерлись до коричневатых шишек. Три из четырех клыков уже отсутствовали – один за другим они ломались во время безумных атак, когда он пытался прогрызть себе путь в безопасное место. Если раньше из пасти Марли почему-то разило рыбой, то теперь от него исходило зловоние мусорного бака, который простоял на солнцепеке. Не вызывал энтузиазма и тот факт, что Марли пристрастился к сомнительному деликатесу – к куриному помету. Вызывая у нас полнейшее отвращение, он уплетал его с таким наслаждением, словно ел черную икру.

Его пищеварение было уже не таким идеальным, как раньше, а кишечник, словно завод по производству метана, начал выделять огромное количество газов. Бывали дни, когда мне казалось: стоит зажечь спичку, и весь дом взлетит на воздух. Метеоризм Марли имел свойство увеличиваться прямо пропорционально количеству приглашенных к нам на обед гостей, и комнату, где находился источник, мгновенно покидали из-за «смертельной» концентрации газов. «Марли! Опять!» – кричали хором дети и убегали. Иногда он и сам уходил. Случалось, что пес спокойно спал, но вдруг его ноздри улавливали запах. Он тотчас открывал глаза и приподнимал бровь, словно спрашивая: «О боже! Кто это сделал?» А затем Марли вставал и невозмутимо удалялся в соседнюю комнату.

Когда он не пускал газы, то выходил на улицу и делал там свои дела. Или по крайней мере думал о том, как и когда будет их делать. Его придирчивость к месту, где можно было облегчиться, разрасталась до состояния маниакальной одержимости. Каждый раз, когда я выпускал его во двор, ему требовалось все больше и больше времени, чтобы подыскать подходящее место. Он прохаживался взад-вперед, бегал кругами, принюхивался, останавливался, почесывался, опять кружил, блуждая в поисках места. В это время он забавно скалил зубы. А пока он прочесывал местность в поисках подходящего уголка, я ждал его на улице. Иногда накрапывал дождь, порой шел снег. Временами становилось темно. В большинстве случаев выходил босиком или в одних трусах. Но я не мог оставить пса без присмотра, так как по опыту знал: в противном случае Марли мог убежать к соседским собакам.

Кстати сказать, теперь он обожал исчезать из дома. Если выпадала такая возможность и ему казалось, что можно незаметно смыться, он удирал за границы нашего участка. Впрочем, пес не удирал в прямом значении этого слова. Он принюхивался и посапывал у одного куста, переходил к следующему и так далее, пока совсем не исчезал из поля зрения. Однажды поздно вечером я выпустил его погулять перед сном. Шел холодный дождь, и было очень скользко, поэтому я на минуту вернулся в дом, чтобы накинуть плащ, висевший в шкафу в прихожей. А когда вышел на улицу, обнаружил, что пес исчез. Я пошел в сад и стал громко свистеть и хлопать в ладоши. Около получаса бродил под дождем по окрестностям в эксцентричном наряде: на ногах ботинки, а под плащом только трусы – искренне надеясь, что никто меня не увидит. Чем дольше длились поиски, тем сильнее я злился. Черт возьми, где он шляется? Но постепенно мой гнев сменялся беспокойством. Мне пришли на ум те старые собаки, о которых писали в газетах, что сбегают из приютов, а через три дня их находят замерзшими в снегу. Я вернулся домой, поднялся в спальню и разбудил Дженни.

– Марли исчез, – сказал я. – Нигде не могу его найти. Он где-то под холодным дождем. – Жена мгновенно вскочила, натянула джинсы, свитер, обулась. Совместными усилиями нам удалось расширить зону поисков. Я слышал, как Дженни свистела и звала Марли, стоя на холме, а я тем временем пробирался по темному лесу, опасаясь найти бездыханное тело своего пса у ручья.

Наконец наши с Дженни пути поиска пересеклись.

– Что-нибудь нашла? – спросил я.

– Ничего, – ответила она.

Мы промокли насквозь, а мои голые ноги обжигал холод.