Наши дети. Азбука семьи - Диана Машкова Страница 6

И все равно его присутствие, даже неумелые попытки помочь были огромным благом – они притупляли страх, который раздирал меня изнутри.

Нэлла никуда не торопилась – словно чувствовала, что эти двое, которые вот-вот должны стать родителями, ни к чему не готовы. Им бы поучиться, понять кое-что о жизни, разобраться с собственным детством, повзрослеть, а уже потом производить ребенка на свет. Но у природы свои законы: девять месяцев. Не важно, успели мама с папой достигнуть за это время осознанности или нет: расхлебывать все равно ребенку. Так что ее можно было понять.

– Ладно, – мрачно выдохнул врач во время очередного осмотра, – поехали так!

– Сама пойду, – огрызнулась я и, пошатываясь от страха, зашагала в родовой зал.

Денис был рядом, поддерживал меня под локоть и шепотом уговаривал быть вежливее с врачами. Только нравоучений мне в тот момент не хватало!

Персонал тревожно переговаривался. Свет бил в глаза. Боль разрезала тело на части. Денис топтался рядом. Нэлла притаилась.

– Выйдите за дверь! – бросил мужу врач, и тот со скоростью пули вылетел вон.

«Предатель, – стучало в висках, – сбежал, оставил меня одну». Страх тут же накинулся жаром в ушах и сердцебиением. Боль стала невыносимой, добавилась тошнота – такая острая, что терпеть ее оказалось невозможно. Родильный зал кружился вокруг меня, я ничего не видела, никого не узнавала, только мечтала скорее выбраться из всего этого. Пусть даже через собственную смерть.

Новая адская боль пронзила тело насквозь. «Черт, скальпель тупой», – услышала я сквозь морок. Попыталась вырваться, но они схватили и удерживали – стиснули руку, в которой торчала игла капельницы, прижали согнутые в коленях ноги, придавили к столу…

А потом все самое важное, наконец, произошло. И я не умерла, что было странно. Подняла воспаленные веки, увидела в руках акушерки крошечную Нэллу – она кричала и дрыгала ножками. «Нельзя дать жизнь, – подумала я тогда, – можно только отдать» и на пару секунд отключилась в абсолютном блаженстве.

Страх утих. Боль улеглась.

Сейчас, спустя многие годы, я уверена, что роды – это психологический процесс. И готовность к нему начинает формироваться с раннего детства из отношений внутри семьи, из разговоров с мамой о будущих детях, из возможности понянчить младенца.

Не знаю почему, но в моем детстве не было разговоров о будущих детях. Мы не говорили о женщинах нашего рода, их опыте рождения и воспитания потомства. С четырех лет я всем на радость выбрала книги и ничем другим уже не интересовалась. Не играла в «дочки-матери», не нянчила пупсов – все это казалось глупостью и вызывало презрение: «пеленки-распашонки, сисишки-какашки, фу-у-у». Мама гордилась тем, что дочь такая «взрослая». Мы обе не понимали, что в этом нет ничего хорошего – ребенку нужны игры, которые тренируют будущее, нужно детство по возрасту. Единственная кукла, которую я навсегда запомнила, все мое детство пылилась на полке без дела. Я смотрела на нее с уважением и опаской: она была для красоты и для памяти о тете, маминой сестре, которая умерла от тяжелой болезни через несколько лет после моего рождения.

Я всегда слышала от мамы, что с детьми тяжело. Что, родив меня, она болела так, что оказалась между жизнью и смертью. Что младший братик чуть не умер в младенчестве, сразу после рождения. Что смертельная болезнь тети тоже была связана с деторождением. Я боялась беременности и родов настолько, что внушила себе: «и хорошо, что бесплодие – лучше вовсе не иметь детей».

Подойдя к рождению собственного ребенка, я не сознавала, как сильно психологический настрой влияет на развитие малыша в период беременности, на родовую деятельность и сам процесс появления ребенка на свет. Это сакральное знание не передалось мне по наследству от старших женщин в роду. Я должна была справляться сама как умела со страхом и с новой жизнью. Типичная ситуация в современном мире: юные мамы остаются в своем неведении и неготовности совершенно одни. Нуклеарным семьям, в которых только родители и ребенок, нередко бывает тяжело с появлением первенца. У многих молодых мам нет возможности перенимать опыт и черпать у старших родственниц спокойствие. У некоторых не срабатывают гормоны, не включается материнский инстинкт. Но об этом не принято говорить, потому что стыд и позор: «Что это за мать такая?!»

Как будто собственного страха женщины мало для того, чтобы нанести ей и младенцу непоправимый ущерб. Нужно еще осуждение общества.

Одной из самых разрушительных установок для плода во время беременности и родов становятся мысли матери: «Я не хочу рожать». Очень часто дети, которых не ждали с любовью, которым «были не рады», показывают в будущем самое трудное поведение, много и тяжело болеют, словно продолжают бороться за жизнь. Первое звено привязанности оказывается ненадежным с самого начала.

Когда я открыла глаза, то увидела Дениса с Нэллой на руках. Тревога тут же вернулась – теперь я испугалась за жизнь ребенка. Почему мужу дали подержать дочку?! Он же не умеет, уронит! И еще больно кольнула эта несправедливость: не он рожал, не он тут мучился, а ребенка первым доверили ему. Отдайте мне! Наконец, крошечную, почти невесомую девочку положили ко мне на грудь. И только в это мгновение стало тепло и спокойно. Несколько минут блаженного счастья: все мучения закончились, мы обе живы. Вот она, моя удивительная малышка – утонченная, с выразительными карими глазами, с нежными веками в голубых прожилках. Крошечный носик, красиво очерченный рот. Ей было трудно, не лучше, чем мне, но она все равно сумела выдержать! Сильная девочка.

На мгновение гордость за нас обеих затопила меня.

А потом Нэллу забрали. И Денис тоже куда-то пропал. Без объяснений, не говоря ни слова и даже не попрощавшись со мной. Он не сказал: «спасибо за дочь», ничего такого! Просто исчез, как будто его и не было. Я опять осталась с врачами одна. И снова страх затопил меня. Почему никто ничего не объясняет?! Где дочка? Где муж? Я живой человек, мне нужно знать, что происходит! Но у врачей был собственный взгляд на вещи.

Доктор снова занял свое рабочее место и начал шить по живому, улыбаясь и болтая с акушерками. Помимо надреза тупым скальпелем было еще множество внутренних разрывов. Передышка оказалась недолгой: снова все тело жгло будто огнем. Я впивалась ногтями в ладони, оставляя глубокие борозды, чтобы не закричать.

Почему все происходит так страшно? Почему рождение ребенка – это унижение и безразличие? Я не чувствовала себя человеком в родильном зале – я была плотью, производящей другую плоть…

Совместные роды дают женщине чувство безопасности. Снижают тревогу, когда она зашкаливает. Но состояние роженицы зависит от поведения партнера: он может помочь, а может по незнанию причинить боль.

– Все! – доктор с удовольствием распрямился и начал снимать перчатки. – Теперь – грелку со льдом на живот, и поехали.

Каталка мрачно громыхала по длинному полутемному коридору. Моя палата оказалась в самом конце – ни ординаторской поблизости, ни сестринской. Можно вообще сколько угодно орать в пустоту – никто не услышит.