О дивный тленный мир - Хейли Кэмпбелл Страница 6

«Надо снять с него футболку, родные хотели ее оставить на память, — говорит Аарон. — Можете подойти подержать руки?»

Я делаю шаг вперед, беру покойного за холодные ладони и поднимаю его длинные тонкие руки так, чтобы футболка соскользнула с костистых плеч. Мой взгляд прикован к его лицу, к приоткрытым, впавшим глазам, застывшим как устрицы в раковине. Потом Аарон скажет, что глаза всегда лучше закрывать сразу же после поступления трупа. Чем дальше, тем суше становятся веки и тем будет сложнее что-то изменить и подправить. Глаза у трупа не круглые, как мраморные шарики, а сдувшиеся, как будто из них вытекла вся жизнь. Можно посмотреть мертвому в глаза и не найти ничего, даже знакомой формы.

В сложенных на груди руках Адам сжимает нарцисс и семейную фотографию в рамке — с ними его забрали из дома, где он умер в своей постели, с ними его положили в холодильник. Сейчас оба предмета вынимают и откладывают в сторону, чтобы они не мешали работать. Я упускаю этот момент. Позже я пойму, что это был единственный шанс увидеть этого мужчину таким, какой он был при жизни, но там, в морге, я была слишком поглощена его текущим состоянием. Жаль, что так получилось, но мне сложно себя винить. В конце концов, это был для меня первый труп, и вдобавок я держала его за руки.

Мне интересно, как выглядит смерть, и Адам выглядел мертвым. Естественно, без бальзамирования. Было заметно, что он пролежал в холодильной камере две с половиной недели, хотя с точки зрения разложения все складывалось наилучшим образом — промежуток между смертью и заморозкой был сведен к минимуму. Рот был приоткрыт. Глаза тоже. Сложно сказать, какого цвета они были при жизни и вообще увидела бы я какие-то из этих цветов месяц назад или нет. Тело было болезненно желтушным, но не этот оттенок был самым ярким. Когда футболка соскользнула с головы, передо мной предстали выступающие ребра, как будто подчеркнутые еще более выраженной желтизной, контрастирующей с лаймово-зеленым животом и более темной, почти до черноты, зеленью промежутков между резко очерченными костями. Обычно именно с живота начинают проявляться признаки разложения — для правильной работы он уже наполнен бактериями, — но я даже не подозревала, что смерть, вызывающая у нас самые черные эмоции, может быть такой яркой. Микробная жизнь, взяв верх над человеческой, едва ли не светится. Спина покойного была пурпурной из-за прилившей крови: сердце перестало прокачивать ее по организму, и она начала сворачиваться и темнеть там, где остановилась. Из-за хранения кожа Адама то тут, то там образовывала складки. Живой человек изменил бы неудобное положение, но после смерти движения замирают, а эластичность утрачивается, оставляя складку складкой, а вмятину вмятиной. Ноги сверху были желтовато-белого оттенка, а под коленями — слегка пурпурные. Мужчина не был стар — может, за сорок. Футболка, которую семья попросила оставить, была синей.

Сложно сказать, выпирали у него ребра при жизни, или тело, как и его осунувшееся лицо, стало так выглядеть уже потом. Судя по стройным, мускулистым ногам, он держал себя в форме. Может быть, занимался бегом. Обстоятельства смерти узнаешь нечасто — да это и не нужно, когда требуется просто одеть покойника, — однако, судя по фентаниловым пластырям на руках и липким следам в местах, откуда их сняли, он долго болел и нуждался в обезболивающих. Розанна осторожно оттирает с кожи остатки клея. «Мы стараемся по возможности их убирать, но так, чтобы ничего не повредить, — говорит она. — Иногда начинаешь снимать пластырь, а кожа отходит вместе с ним. Тогда лучше не трогать». По ее словам, желательно не оставлять никаких следов больницы и медицинских процедур. Зачем человеку в могиле компрессионные чулки или катетер в вене?

Содержимое пакета с одеждой вываливают на скамью у раковины. Кроссовки, помятые носки, серые трусы-боксеры. Вся одежда старая и неформальная, родные достали ее из кладовки. Неношеные здесь только кроссовки — они выглядят так, как будто их купили максимум неделю назад. Я переворачиваю их руками в перчатках. Интересно, когда Адам их приобрел? Видимо, в то время он еще неплохо себя чувствовал и был уверен, что новая обувь ему пригодится. Как там в анекдоте про старика, который перестал покупать зеленые бананы?

Аарон снимает с покойного нижнее белье, осторожно прикрывая простыней область паха. Из уважения он старается не обнажать тело. «Сейчас посмотрим, насколько там чисто. Если что-то не так, надо будет его подмыть». Мы переворачиваем труп на бок, Аарон оценивает ситуацию, и мы возвращаем все в исходное положение. Розанна берет свежие трусы с одной стороны, я с другой, и мы сантиметр за сантиметром натягиваем их на пожелтевшие ноги. Кожа такая холодная, что я невольно об этом говорю — и тут же чувствую себя глупо. «Через некоторое время привыкаешь, что они холодные, — подбадривает меня Аарон. — А потом едешь забирать из дома свежего, еще теплого покойника, и… ощущение довольно странное». По его взгляду я понимаю: тепло здесь нежелательный, пугающий признак жизни, и разница температур помогает психически разделять мертвых и живых. В холодильных камерах стабильно четыре градуса по Цельсию.

Мы перекатываем Адама на бок, подтягиваем трусы, опять кладем его на другой бок и повторяем процедуру. Ничего сложного здесь нет — просто одеваешь человека, который тебе не помогает. «Хорошо, что они не купили на похороны что-то новое и модное», — говорю я. «Да, — соглашается Розанна. — Наверное, это была его любимая одежда». Сложно удержаться от попытки представить себе личность человека по скупым намекам в сумке с одеждой.

Аарон просит меня приподнять голову трупа, чтобы натянуть свежую футболку. Я опираюсь локтями на тележку и обхватываю лицо, как будто собираюсь его поцеловать. «Если кто-нибудь завтра не вынет его из гроба, я буду последней в мире женщиной, которая его так держит, — мелькает мысль. — Как мы оказались в таком положении?»

«Придержите стопу под штаниной», — командует Аарон. Я крепко берусь за пальцы ног. Светло-синие джинсы над моим запястьем складываются гармошкой. Чтобы их натянуть, труп приходится двигать, перекатывать то так, то эдак. Вдруг Адам делает легкий выдох — это выходит скопившийся в легких воздух. Появляется запах слегка несвежей, холодной сырой курицы.

Это первый запах смерти, с которым я сегодня столкнулась, и я сразу его узнаю. Денис Джонсон писал о нем в рассказе Triumph Over the Grave («Триумф над могилой»). Там отмечалось, что этилмеркаптан — первое из многих соединений, возникающих в процессе распада организма, — обычно добавляют в бытовой газ, чтобы можно было учуять утечку [10]. Метод придумали еще в 1930-е годы. Рабочие в Калифорнии заметили, что над местами, где трубы пропускают газ, в термальных потоках кружат стервятники. Были проведены анализы, и оказалось, что любители падали слетаются именно на присутствующие в газе следовые количества этилмеркаптана. Газовые компании решили усилить случайный эффект и стали намеренно добавлять это вещество в количестве, которое может почувствовать человек. Идеальный факт для творчества Дениса Джонсона. Рассказы этого писателя кажутся мрачными и полными нигилизма, но он умел закончить их странно обнадеживающей ноткой. Он увидел жизнь в запахе смерти, надежду — в птицах, которых обычно представляют вестниками злого рока. Он заметил, что смерть и разложение — наши фундаментальные страхи — можно заставить спасать жизни. Я продеваю в джинсы ремень и застегиваю пряжку через недавно пробитое отверстие.