В шаге от вечности. Как я стал киборгом, чтобы победить смерть - Питер Скотт-Морган Страница 7

Потом светофор переключился, и я услышал рев двигателей и комариный визг пары перегруженных мотороллеров, рванувших наперегонки, едва загорелся желтый. Прямо на нас. Великолепно.

Теперь я заранее прощаю вам предположение, что наша напарница на этом тернистом пути, знакомая, несомненно, с кровожадным нравом местных водителей, совершила черепаший рывок вперед, прочь от опасности. В конце концов, чтобы избежать беды, ей всего-то и нужно было оказаться немного быстрее ковылявшей позади парочки, об которую мотороллеры бы и затормозили.

Вместо этого она обернулась под нарастающий шум двигателей, остановилась и взяла меня за вторую руку. Вдвоем с Франсисом они, подобно двум телохранителям, сопровождающим незваного гостя прочь с охраняемой территории (в замедленной съемке), провели меня к безопасному месту. Оказавшись у обочины, бабуля беззубо улыбнулась Франсису, что-то прошамкала по-испански, отвернулась и побрела прочь. Со мной она даже взглядом не встретилась. Меня будто водой окатили. Похоже, я только что, невольно и не успев все обдумать, прошел сразу два обряда посвящения. Во-первых, меня всю жизнь терпели в основном из-за ума, а теперь стали считать идиотом, к которому даже обращаться излишне. Во-вторых, начался этап, на котором бабушки помогают мне переходить дорогу, а не наоборот.

Нужно было что-то срочно менять, и я выбрал технологичное решение проблемы. Пик технологий в производстве опоры для ходьбы был достигнут, по моим расчетам, в викторианскую эпоху, и достижение это имело форму джентльменской трости. До сих пор не придумано ничего, что превосходило бы ее элегантный и вместе с тем изящный облик. Особенно остро я ощутил на себе правоту этого утверждения, когда, вернувшись в Англию, попросил своего физиотерапевта снять с меня мерки и заказать костыль, а тот выдал мне палку, какую выдал бы любому нуждающемуся в ней пациенту Национальной службы здравоохранения.

Она представляла собой регулируемую по высоте алюминиевую трубку довольно большого диаметра, с жесткой и прямой серой пластиковой ручкой сверху. Нижний конец ее украшал огромный кусок резины. Вся конструкция оказалась на удивление тяжелой, а рукоять доставляла массу дискомфорта, если я переносил на нее вес. В целом это сооружение выглядело так, будто его собирал из подручных средств сантехник.

Оно гремело. Щелкало, когда я пытался ходить. И всем своим видом излучало тлен. Мне оставалось только предположить, что дизайнеру этого кошмара, кем бы он ни был, ни разу не пришлось самому пользоваться своим творением на людях. То ли дело идеально сбалансированная, с серебряным набалдашником старинная трость из черного дерева, которую я недавно купил. Ее дизайн был разработан в эпоху Шерлока Холмса и прямо-таки транслировал изысканную утонченность. Даже сто двадцать лет спустя она легко выигрывала у сестры из XXI века, которая, даже если закрыть глаза на жуткий внешний вид, банально не справлялась с поставленной задачей.

Помню первую прогулку с этой новой и одновременно древней помощницей – это был символический для меня момент. По-моему, я смотрелся франтом. Хотя, возможно, дело было в хромоте. Но в любом случае меня больше не принимали за кого-то другого – только отмечали физическую немощь. Более того, прохожие то и дело встречали мой взгляд. И улыбались. Удивительно, насколько легче становится жизнь, если правильно обозначить, из какого ты «клуба»…

Не могу вспомнить, как мы дошли до приемной перед кабинетом директора. Помню только, как декан вихрем влетел в распашную дверь – и с досадой обнаружил внутри крохотной комнаты еще двоих понурившихся мальчишек.

Одного из них я неплохо знал. На скамейке у стены притулился Роулингс, мой одногодок. Одетый в красно-синюю спортивную форму и заляпанные грязью ботинки, он явно попал сюда прямиком с поля. Рядом с ним сидел мой милый друг Коннор, в белом костюме для бега по пересеченной местности. Оба они на секунду подняли глаза, явно удивленные нашим вторжением. Но, обменявшись со мной многозначительными взглядами, снова опустили головы, стараясь сохранить присутствие духа.

Благодаря своему росту и телосложению Роулингс выглядел на пару лет старше, чем был на самом деле. Он держался молодцом. Коннор, невысокий и легкий (он весил даже меньше меня), был, кажется, готов расплакаться. У меня сжалось сердце. Декан же так и продолжал стоять, будто в комнате никого больше не было. Из кабинета директора сквозь обитую ватой дверь до нас доносились приглушенные обрывки монолога.

Неожиданно дверь распахнулась, и перед нами предстал Беллчамбер. Ростом и статью он напоминал Роулингса и тоже был одет в спортивный костюм, но ноги у него были покрыты волосами, а в глазах стояли слезы. За ним виднелся силуэт директора: старый, худой, высокий, редеющая седая шевелюра, узкие глаза, загорелая, покрытая морщинами кожа, напоминающая чешую рептилии.

– Следующий!

Роулингс встал, глядя прямо перед собой, а директор подтолкнул Беллчамбера, чтобы заставить его уйти. Тот неуверенно шагнул вперед, спотыкаясь на нетвердых ногах, будто у него подгибались колени. Встретив взгляд Роулингса, он едва заметно потряс головой. Похоже, плотную ткань красно-синих спортивных шорт директор счел смягчающим обстоятельством и потребовал спустить их перед поркой.

Дверь за Роулингсом закрылась. Снова глухой гул слов. Тишина. Сердце у меня бешено колотилось в груди. От лица отлила кровь.

Вжжжжжть!

Тишина.

Вжжжжжть!

Тишина. Меня бросило в жар. И начало сильно тошнить.

Вжжжжжть! – и одновременно – возглас боли.

Тишина. Рядом со мной кто-то всхлипнул. Я обернулся. Милый, милый Коннор. Он выглядел напуганным до смерти. Мне хотелось обнять его. Все инстинкты требовали встать на его защиту, таким он казался слабым и уязвимым. Я был влюблен в него весь последний год, но сейчас чувствовал только жалость, потому что и сам боялся не меньше.

Меня никогда раньше не били тростью, но по рассказам пострадавших мы прекрасно представляли процесс. Сначала тебе говорили перегнуться через стул и смотреть в окно. Потом ты ждал. Все говорили, что ожидание – хуже всего. Потом – первый удар. Сначала просто больно, через пару секунд – уже нестерпимо больно. Потом – второй удар. Именно после него даже самые сильные начинали плакать. Потом – третий, обычно – после долгой паузы. После него почти все кричали. А потом ты должен был встать, пожать руку директору и сказать: «Спасибо, сэр!»

Дверь распахнулась.

– Следующий!

Коннор поднялся на ноги – тонкие, бледные. И не сделал ни шагу. Он был в ужасе. Роулингс приближался к нам деревянной походкой. Лицо у него было ярко-красным, но вокруг носа расползались странные белые бескровные пятна. Шипы его бутсов выстукивали по полу дробное стаккато, пока он по-птичьи ковылял из приемной. Коннор продолжал стоять.

– Да шевелись уже, парень! – рявкнул мой декан еще сердитее, чем обычно. Директор хмуро смотрел на Коннора.

Тут-то все и изменилось.