Доктор, почему Гарри Поттер? Персонажная психология в жизни - Юрий Вагин Страница 8

– Мама, можно я к жене домой пойду.

– Нет, любимый, не нужно тебе туда ходить. Оставайся с мамой.

– Я не могу, – виновато отвечал жене муж и клал трубку.

Она терпела, терпела и сошла с ума. Основательно. Пока мама мне все это кратко рассказывала, дочь с приличным животиком на 5–6 месяцев беременности молчала и подозрительно топталась на месте, переступая с одной ноги на другую.

– Как у тебя дела? – спросил я.

– Как у тебя дела? – ответила девушка мне.

– Хорошо, – сказал я, – а у тебя?

– А у тебя? – отзеркалила она, ни на минуту не переставая переступать с ноги на ногу.

«Черт, – подумал я, – это же кататоническая симптоматика».

Я встал и попробовал подойти к ней. Она, продолжая переступать с ноги на ногу, стала тихо отодвигаться от меня. Я сел назад в кресло. Она притопала назад и продолжила сосредоточенно топтаться на месте.

– И давно она так?

– Вот уже пару дней, – сказала мать.

«Понятно», – подумал я.

Все было плохо. Кататонический синдром, а именно кататонический ступор – это психотическое состояние. Психотическое состояние требует стационарного лечения в условиях психиатрического стационара. У нас открытое психотерапевтическое отделение. Все двери и окна открыты. Плюс по всем показаниям в подобных случаях полагается прерывание беременности. Но что-то мне интуитивно подсказывало, что весь ее психоз носит реактивный характер и пройдет после родов. Но до родов нужно как-то дожить.

Я позвонил главному психиатру города и спросил, как он относится к сохранению беременности у больных в психотическом состоянии. Главный психиатр относился плохо. Я в этом не сомневался и не виню его за это.

Поэтому я поднялся к нашей волшебной заведующей психотерапевтическим отделением Ирине Викторовне Степановой.

– Так и так, – сказал я, – давай положим, давай не будем губить жизнь девчонке.

– Иди договаривайся с родильным отделением. Договоришься – положим. Под твою ответственность.

Я сходил в родильное отделение и рассказал им ситуацию.

– Тяните ее до семи месяцев, а там мы ее «прокесарим», – сказала заведующая.

Затем я нашел палату, в которой лежали самые ответственные больные.

– Бабоньки, – сказал я, – давайте спасем жизнь двум людям.

– Да не вопрос, – ответили женщины, – веди.

И мы ее положили. Она тихонечко лежала в кататоническом ступоре на кровати. Все за ней следили. Так прошла неделя. И тут случился обход, о котором я вам уже говорил, с заместителем главного врача по медицинской части.

Мы все толпой заходим в палату, подходим к моей пациентке.

– А с этой что?

– Спит, – отвечаю я.

– А глаза почему открыты?

– Лекарствами загружена.

– Понятно.

Переходим в другую палату. Заканчиваем осмотр больных, начинаем выходить в коридор, я первый, и в этот момент я вижу жуткую картину. Все женщины в предыдущей палате обрадовались, что пронесло, и умчались курить. Наше кататоническое, беременное и беспризорное чудо встало, «вытопало» из палаты в коридор и, перетаптываясь как зомби (только что руки вперед не выставлены), медленно, как в фильмах ужасов, двигалось по коридору к нам.

– Стоять! – сказал я, остановив всех в дверях, – Ирина Викторовна, вы очень хотели еще рассказать о больной в этой палате. Нужно вернуться.

Ирина Викторовна, мудрая как Дамблдор, поняла с одного моего слова и вида. Все вернулись, а я быстро, как куклу, развернул мою больную на 180 градусов и утянул ее, как Клювокрыла, назад в палату. Как только мы скрылись в палате, вся процессия снова вышла в коридор. Я вытер пот.

Через несколько недель больная родила с помощью кесарева сечения чудесную девочку. Она вышла из психоза одновременно с выходом из наркоза, обнимала свою дочку и только очень долго не могла понять, как она тут оказалась и почему не помнит последние недели своей жизни. На мужа ей было глубоко плевать. У нее теперь был человечек, о котором она могла заботиться.

Я следил за ней несколько лет, и все было хорошо. За исключением мужа. Он как-то через полгода пришел ко мне и спросил, почему его жена не хочет с ним жить? Я сказал ему что-то (не помню – что), но что-то нехорошее.

В сказках и легендах о бессмертии мечтают только удивительные гады и злодеи. Похоже, что и в жизни так же.

Помните сказку Вильгельма Гауфа «Карлик Нос»? Маленький Якоб обидел старуху-колдунью на рынке, она его в наказание заколдовала, и он провел у нее в работниках семь лет. Затем случайно в кладовой у колдуньи он наткнулся на те самые травы, с помощью которых она его заколдовала, и очнулся от чар. Якоб побежал домой к матери, полагая, что проспал пару часов, а на самом деле прошло полных семь лет, он превратился в маленького карлика с длинным носом, и родная мать не узнала его.

Вспомнили? Тогда я задам свой первый вопрос: вы хотели бы провести семь лет своей жизни (или всю жизнь) в состоянии зачарованности, заколдованности, не понимая, что происходит, и кто тебя окружает в реальности, и что ты делаешь, и зачем, и для кого? Не хотели бы? Я вас понимаю.

Тогда у меня второй вопрос: вам когда-нибудь случалось разочаровываться в ком-либо или в чем-либо, и любите ли вы разочаровываться? Случалось? Не любите?

Помните, что сказал в «Гарри Потере» Рон Уизли, который объелся конфет, вызывающих любовное очарование, после того, как профессор зельеварения расколдовал его: «Эти девчонки меня убивают».

Вообще-то, если честно, Рон не прав. Не девчонки, не мальчишки, не мужчины и не женщины, а только лишь наша очарованность и наше неадекватное восприятие реальности, если и не убивают, то как минимум сильно калечат нас и нашу жизнь.

Часто годами.

И самые прозорливые из вас, возможно, уже догадались, куда я клоню.

Каждый раз, когда мы с вами испытываем разочарование, в этот самый момент мы снимаем с себя некое очарование, некое наваждение, некую околдованность. Разве не так? Так. Плохо это или хорошо? Мы вроде бы уже договорились, что хорошо. Приятно ли это? Нет, неприятно. Но это очень хорошо. Разочарование – это хорошо.

Все знают фразу – чтобы не разочаровываться, не нужно очаровываться. Согласен с ней полностью. Но вот вам мой маленький совет.

Если вы все-таки очаровались кем-то или чем-то, а потом, слава богу, разочаровались, то радуйтесь, радуйтесь, радуйтесь, как бы больно вам в этот момент ни было, потому что только теперь вы вернулись в нормальную, настоящую, реальную, живую жизнь. И она лучше любых наших и не наших грез.

Так получилось, что в нашей атеистической семье медиков нет ни одного верующего человека. И так получилось, что наш самый любимый праздник – Рождество. Мы отмечаем первое июля как день, когда до Рождества и Нового года осталось времени меньше, чем прошло с предыдущего. Мы готовим подарки с осени. Мы ставим каждый год настоящую елку и коллекционируем красивые стеклянные рождественские игрушки со всего мира. При этом радость праздника никак не омрачается для нас тем, что мы не верим в того, чей день рождения празднуется в этот день.