Будущее уже началось. Что ждет каждого из нас в XXI веке? - Брюс Стерлинг Страница 8

Потребуется долгий и трудный переходный период техносоциальных изменений, период, полный противоречий, отступлений и упорного сопротивления.

Развитие генетики будет крайне противоречивым, даже когда ей исполнится уже не один десяток лет и она добьется значительных успехов. «Происхождение видов» Дарвина и по сей день остается источником вдохновения для его адептов. Знание о том, что организмы наследуют определенные качества, мутируют и эволюционируют, стало ключевым моментом, без которого генетика не имела бы смысла. Книга Дарвина была написана еще в 1859 году. В 2059 году люди по-прежнему будут отрицать ее достижения. Они попросту не признают их. Они не смогут заставить себя понять их: эволюция – это слишком сложно, чтобы забивать себе этим голову.

Биотех принципиально отличается от своих старших родственников – крупных, зримых, лязгающих отраслей промышленности. Это не тяжеловесная, закованная в броню доспехов технология, подобная ядерной энергетике, исполинской и страшно далекой. Это не полет в космос – выдающееся событие где-то на орбите, происходящее под наблюдением целой армии экспертов. Генетика интимна, насколько только может быть интимна технология. Она имеет дело с наследственностью и индивидуальными качествами, с кровью и костями, спермой и яйцеклетками. С ней нельзя обращаться так, как жители XIX–XX веков обращались со своими машинами. Биотех индустриализирует саму жизнь, нас самих. Его лучше всего сравнивать с органическими феноменами: фертильностью, дрожжеванием, инфекционными болезнями. Биотех не клацает и не бибикает. Он течет, бурлит и пускает пузыри.

Для людей XX века существовала непреодолимая пропасть между абстрактным микроскопическим царством молекулярной химии и реальными людьми, которые и при свете дня ничего не видели вокруг себя. Но в будущем она исчезнет. Потому что фактически это одно и то же.

Во все времена существовал разрыв между тем, что мы знаем, и тем, как мы к этому относимся, – между научными данными и их общественным восприятием. Мы узнаем, что достигли реального прогресса, когда у нас появится новая лексика, касающаяся секса. Секс имеет много шансов стать той областью, где возникнет новый генетический словарь, потому что сленг часто связан с сексом, к тому же секс – это человеческие ДНК в действии. В сексуальных вопросах

XX век радикально отошел от ханжеского викторианства девятнадцатого. Двадцать первый век, скорее всего, поступит аналогичным образом по отношению к двадцатому, отбросив кривые зеркала психоанализа и сексуального освобождения, чтобы по-новому оценить проблему с помощью нового жаргона, такого, как «биооборудования» и «гормональное программное обеспечение».

У нас есть самые веские причины так поступать. На рассвете XXI века хроническая неспособность говорить о телесных флюидах убивает огромное количество людей. Социальные и медицинские последствия неумения свободно обсуждать сексуальные проблемы настолько серьезны, что вполне могли бы привести к исчезновению человеческой популяции во всей Африке.

Отсутствие бытовой ясности и определенности затягивает наше общество в болото парадоксов, в ловушки идеологической борьбы. Американцы не могут прийти к соглашению, можно ли считать эмбрион «живым». Так что в Америке аборт – это и «гражданское право», и «убийство». Клетки человеческого эмбриона зависли в сумеречной зоне парадокса, растянувшейся от прав личности до запатентованного оборудования.

На нашем повседневном бытовом языке мы не можем описать происходящее внутри матки. И не только деликатность ситуации заставляет нас краснеть и заикаться – в прошлом мы просто не знали этого. А то немногое, что знали, было очень плохо сформулировано. Нет ничего жизнеутверждающего и привлекательного в латинских терминах, касающихся зачатия: взять хотя бы corona radiata или cumulus oophorus. Эта терминология была изначально мертва.

Так как зачатие непосредственно связано с сексом, его, вероятно, лучше всего понимать и описывать как нечто действительно сексуальное. Зачатие происходит в глубине плоти, оно совсем не похоже на наши повседневные дела, но теперь мы можем видеть его результаты и понимаем, что это не медицинская абстракция. Оно очень-очень человечно. Оно может казаться не слишком сексуальным – подобно соитию, это одно из самых прекрасных и значимых для человека событий всегда воспринимается как грязное и непристойное, – но, без сомнения, оно несет сильнейший эротический заряд. Зачатие нового человека, вероятно, самое эротичное из всех возможных событий. Оно означает появление в мире нового существа в сенсационный момент оплодотворяющего слияния плоти. Человечество должно прославлять его, оно должно стать для нас источником радости и гордости.

У термина митохондрия острый привкус формальдегида. Он вызывает зуд и звучит скорее как название заразной болезни, чем уникального первоисточника человеческой энергии. Мы не можем позитивно описать радостный и жизнеутверждающий процесс проникновения в наше тело крошечных микробов. Но нам действительно нужны слова для этого, так как только во рту у человека проживает около 450 видов микроскопических аборигенов. Когда мы сможем свободно говорить об этой реальности и радоваться тому, что она существует, мы будем на короткой ноге с биотехнологиями. Но в конце концов, век еще очень молод, а ощущение зрелой умиротворенности придет гораздо позже.

Генетическая инженерия однажды станет зрелой индустрией и даже устареет, но она никогда не будет совершенной и не добьется сказочных чудес. Она, возможно, породит собственный жаргон, но никогда не позволит полностью себя контролировать. Пролиферация [5]– это единственное, в чем по-настоящему преуспели ДНК. В размножении и распространении состоит сама цель их существования.

В наши дни генетика – настоящая пограничная область. Осваивающие ее пионеры блуждают в потемках в поисках пути, который позволит получить прибыль и финансировать дальнейшие исследования и развитие индустрии. Многое из того, что они делают, глупо и жестоко, это период, аналогичный захвату и разграблению Нового мира искателями золота.

Взять хотя бы миленькую практику добавления ядов в пищевые продукты путем создания семян зерновых с генетически встроенными инсектицидами. Это может иметь смысл с точки зрения фермера, стремящегося побыстрее забить склады, но крайне недальновидно, если вести речь о рациональном развитии промышленности. Ко всему прочему, это ведет к политической катастрофе. Люди по природе своей (и совсем не без причины) сентиментальны по отношению к любимым с детства многоклеточным организмам, например к овцам или пшенице. Редкая колыбельная обходится без овечки. Золотые волны пшеничной нивы – непременный атрибут поэтического фольклора. Экспериментировать с пшеницей – тоже самое, что портить яблочный пирог. Только дураки хотят совершить здесь прорыв.

С эстетической точки зрения трудно не содрогнуться от надругательства над помидорами, которым вживили гены рыб. Подобное бесцеремонное вмешательство – яркий признак незрелости технологии. В будущем о подобных вещах еще пожалеют.

Бактерии, напротив, не имеют сентиментальных культурных защитников. Более того, они уже стали опытными генными инженерами. С нашей стороны было бы очень предусмотрительно изучить их опыт, перед тем как стрелять вслепую, рассчитывая на коммерческий успех. Мы не просто работаем с генами бактерий – это они работают с генами для нас. Благодаря вызывающему суеверный ужас процессу, носящему благородное название ПБП, или «перенос от бактериальных к позвоночным», бактерии уже умудрились передать значительную часть своих ДНК в генофонд человеческого организма. По данным одного из последних исследований, порядка 233 генов из человеческого генома, скорее всего, были получены нами благодаря «латеральной передаче» непосредственно от бактерий.