Люблю - Ирина Нельсон Страница 9

В шесть часов я уже была за инструментом.

А в восемь – на нем.

В первый раз, когда я внезапно куда-то провалилась, а потом проснулась на пианино, лицом вниз, мне стало безумно стыдно. Я потирала лоб, на котором отпечатались клавиши, и корила себя: ну как же так, как можно быть такой ленивой и слабой, ты же мечтала об этом, почему же ты посреди занятия взяла и заснула?

Во второй раз я уже лишь зевнула, потирая лоб и прикидывая, как быстро сойдут отпечатки и не будут ли смеяться встречные прохожие, если я выйду на улицу прямо так.

Вскоре эти обрывочные, словно украденные, куски сна вошли у меня в привычку. В такую рань аудитория никому не требовалась, так что я могла подремать минут двадцать-тридцать – даже не вставая, сидя, положив голову на клавиши.

Прохожие не смеялись – лишь искоса и удивленно поглядывали. Но мне это было неважно – я торопилась домой. Я мечтала лишь об одном: еще немного поспать. Как угодно, где угодно, хотя бы просто подремать!

Как угодно и где угодно… Ну что ж, желания имеют свойство сбываться.

Бабушка-хозяйка была домоседкой. Во всяком случае, я не помню, чтобы при мне она куда-то надолго отлучалась.

К моему приходу её кроватка была все так же аккуратно заправлена, а подушечки так же ровненько сложены в горочку – словно экспонат в музее советского быта, не хватало только таблички «Руками не трогать».

Сама же хозяйка уже посиживала на моем диванчике, почитывая газетку или смотря телевизор. Если я садилась рядом, она бросала на меня несколько недовольный взгляд: мол, чего тут расселась, неужели дел никаких нет, не мешай мне тут. Вслух она этого не говорила, конечно, но я ощущала её недовольство. И, конечно, попросить её подвинуться или пересесть – мол, я бы хотела прилечь и поспать или хотя бы вытянуть ноги – я и подумать не могла. Мое место в этом доме было четко определено – скажи спасибо, что вообще тут живешь. Ты должна быть благодарна за это – и быть тише воды, ниже травы.

Ты должна быть благодарна. Ты должна быть благодарна за это. Поэтому молчи и радуйся тому, что имеешь…

Сколько раз мне потом – когда, казалось бы, я уже стала известной певицей! – говорили это. Говорили в лицо или не менее выразительно молчали за спиной. Ты должна быть благодарна – и не жужжи. Не жужжи. Не жужжи…

Тогда я была одинокой девочкой в большом городе. Я действительно была благодарна – и просто не знала, как отстаивать свои права, чтобы при этом не превратиться в склочницу, да и что греха таить – чтобы просто не вылететь на улицу.

Я уже научилась спать на фортепиано – а это высший пилотаж в умении засыпать где угодно и как угодно. Мой диванчик был вне зоны доступа, бабушкина кровать – неприкасаемый экспонат, так что я садилась за стол, осторожно расчищала краешек от вещей – и клала голову на столешницу. Сон приходил моментально, словно обнимая теплыми мохнатыми лапами. Куда-то далеко-далеко, за край сознания отходили и громкий телевизор, и недовольно бормочущая хозяйка, и жесткое дерево столешницы, и боль в затекающей шее… Да, потом приходилось махать руками, разминать спину, а лоб практически ничего не чувствовал – но я хотя бы высыпалась. Я могла думать, мыслить, соображать. Я могла жить. Это был кайф.

Хозяйку мои мучения совершенно не трогали. Более того, вскоре после того, как я засыпала, она начинала ходить по квартире, греметь посудой, задавать какие-то вопросы: и возмущаться, почему я не даю на них ответа.

Я терпела. Я продолжала терпеть, потому что на кону была моя мечта – музыка. Я не могла позволить себе снова начать поиски квартиры, потому что когда тогда я буду заниматься? Каждый пропущенный день, каждый невыученный урок отдалял бы меня от моей мечты. Я не могла себе этого поз волить. Я касалась её крыльев – как я могу сейчас отпустить их?

И я молчала и терпела, и делала вид, что все в порядке.

Но через полтора месяца все закончилось.

Картошка. Обычная картошка внесла основательные коррективы в ход событий моей студенческой жизни.

Как обычный бедный студент, я часто её ела: варила, жарила, иногда даже запекала. Дешево, сытно и всегда вкусно. Это сейчас все следят за калориями, белками-жирами-углеводами и презрительно морщат на картошку нос. В те годы об этом знали только спортсмены да некоторые «избранные». Я же много занималась, недосыпала, постоянно гуляла пешком по городу, наслаждаясь его улицами, домами, людьми, так что ни на мой вес, ни на фигуру она никак не влияла.

Хозяйке же такой мой рацион не очень нравился. Она то и дело недовольно морщилась, потягивая носом: «Фу, навоняла тут своей жарехой», – но милостиво разрешала пользоваться кухней, плитой и посудой.

Посуда… Я еще могла позволить себе купить тарелку-чашку-ложку-вилку, но сковороды и кастрюли нанесли бы моему бюджету сокрушительный удар. Хозяйка разрешала пользоваться ими, да, но я замечала, как она потом проводит пальцем, проверяя, чисто ли я вымыла, как рассматривает на свет – не появились ли микротрещины на эмали, как изучает – сильно ли затупились ножи… Мне было обидно. Я и дома-то была аккуратисткой, а тут, в чужой квартире, с чужими вещами… Я мыла после себя тарелки и чашки до скрипа, смахивала со стола все, до последней крошечки, начищала ножи, вилки и ложки до блеска… Но не углядела.

Один раз не углядела.

То был поздний вечер. В училище – тяжелый, трудный день, плюс я осталась после занятий, чтобы еще позаниматься…

Я шла домой, едва передвигая ноги, думая лишь о том, чтобы поужинать – я не успела пообедать за весь этот безумный день, – и упасть спать. Поужинать – и лечь спать.

Жареная картошка казалась лучшим вариантом – я могла готовить её даже с закрытыми глазами, наливая масло на ощупь и поедая в полусне.

Но в тот раз что-то пошло не так. Может быть, попался клубень не того сорта. Может быть, что-то произошло с маслом. Или огонь оказался чуть сильнее. Но картошка пристала к сковородке. Не пригорела, нет – просто пристала сильнее, чем обычно.

Я взяла ложку, аккуратно подцепила сухую корочку, и…

Видимо, я все-таки сильно устала в тот день. Может быть, уже дремала, лишь краем сознания следя за происходящим. Иначе я никак не могла объяснить то, что моя рука дрогнула – и ложка сорвалась, шкрябнув по дну.

Я не придала этому особого значения. В кухне была слабая лампочка, которая давала тусклый желтоватый свет, и я не увидела роковую царапину.

Зато её увидела моя хозяйка.

Утром, едва только я вернулась с занятий, мне сунули сковородку под нос. Тыкая пальцем в неглубокую и не очень длинную, но все-таки царапину на дне. Крича, что поселили меня на свою голову, сжалившись над убогой, а я, неблагодарная, нечуткая, неряшливая, не имеющая уважения к чужим вещам, безрукая… – «Что значит простите? Что значит больше не буду? Конечно, больше не будешь, потому что сегодня же тебя тут и не будет! Что? Купишь мне новую сковородку? А знаешь ли ты, сколько у меня с ней связано? Столько лет служила верой и правдой, пока ты… Ах, просто царапина? Ах, её даже и не видно? Все, выметайся прямо сейчас»! Да, блин…