Сильнее смерти - Джон Голсуорси Страница 17

Джип сжала руки.

- Как чудесно чувствовать весну!

А Уинтон подумал: "Она изменилась!" Она стала мягче, живее, больше глубины, серьезности, уверенности в движениях, приветливости в улыбке. Но счастлива ли она?

Рядом кто-то воскликнул:

- А! Очень приятно!

Этот парень подкрался незаметно, как хищник, - да он и есть хищник! Уинтону показалось, что Джип вздрогнула.

- Отец считает, что в студии следовало бы повесить темные портьеры, Густав.

Фьорсен поклонился.

- Да, да, как в лондонском клубе, - сказал он.

Уинтон следил за лицом Джип; он увидел, что на нем появилось выражение робкой мольбы. Он заставил себя улыбнуться и проговорил:

- Вы тут, кажется, уютно устроились. Рад вас повидать снова. Джип выглядит прекрасно.

Еще один поклон скрипача, точно такой, каких Уинтон не выносит! Фигляр! Нет, никогда, никогда он не сможет примириться с этим субъектом! Но нельзя и виду показывать. Как только позволили правила приличия, Уинтон распростился. Возвращаясь домой через эту часть города, где он знал только Лорде Крикет-граунд, он продолжал терзаться сомнениями и горечью. Наконец он решил, что всегда будет под рукой, на случай, если Джип потребуется его помощь.

Минут через десять после его ухода явилась тетушка Розамунда; опираясь на трость, она прихрамывала с истинно аристократическим достоинством - у тетушки Розамунды тоже была подагра. Только теперь, когда Джип вышла замуж, добрая женщина поняла, как она привязана к племяннице. Ей хотелось бы вернуть Джип к себе, выезжать с ней, баловать, как прежде. Тетушка Розамунда, как всегда, говорила медленно, растягивая слова, но это не могло скрыть обуревающих ее чувств.

Джип заметила, что Фьорсен украдкой передразнивает тетушку Розамунду, и у нее заалели уши. Разговор о щенках, их привычках, чутье, дерзком нраве, кормлении на несколько минут отсрочил нависшую угрозу. Но потом Фьорсен снова стал гримасничать. Когда тетушка Розамунда торопливо распрощалась, Джип осталась стоять у окна гостиной, на лице ее больше не было маски. Фьорсен подошел, обнял ее и со вздохом сказал:

- Они часто будут приходить, эти милые люди?

Джип отшатнулась.

- Если ты любишь меня, почему ты обижаешь людей, которые тоже меня любят?

- Потому что я ревную. Я ревную тебя даже к твоим щенкам.

- Ты и их собираешься обижать?

- Если увижу, что они тебе очень дороги.

- Неужели ты думаешь, что я могу быть счастливой, когда ты обижаешь людей только потому, что они меня любят?

Впервые ее самые близкие друзья пришли к ней в новый дом! Нет, это слишком!

Фьорсен проговорил хриплым голосом:

- Ты не любишь меня. Если бы ты меня любила, я бы почувствовал это по твоим губам. Я бы видел это в твоих глазах. О, люби меня, Джип! Ты должна любить меня!

Требовать любви, приставая с ножом к горлу, - это ли не верх вульгарности и тупости? Душа Джип все больше застывала. Если женщина ни в чем не отказывает тому, кого по-настоящему не любит, - это значит, что над домашним очагом новобрачных уже сгущаются тени. И Фьорсен понимал это; но умения владеть собой у него было меньше, чем даже у этих щенков.

В общем же, первые недели в новом доме были заполнены заботами и хлопотами, не оставлявшими времени для сомнений или печали. На май было назначено несколько серьезных концертов. Джип ждала их с огромным нетерпением и старательно устраняла все, что могло бы помешать Фьорсену готовиться к ним. И, словно стараясь возместить то, что не смогла отдать ему сердце - а это она всегда подсознательно ощущала, - Джип щедро отдавала ему в эти дни свою энергию и заботу. Она готова была аккомпанировать ему каждый день, с утра до вечера. Правда, утренние часы принадлежали ей - Фьорсен лежал в постели до одиннадцати и раньше полудня к занятиям не приступал. В эти ранние часы она делала заказы и выезжала за покупками - для многих женщин это единственный "спорт": тут все - и погоня за идеалом, и состязание во вкусе со всем остальным миром, и, разумеется, тайное желание сделать так, чтобы быть красивее других. Джип всегда отправлялась за покупками с каким-то нервным подъемом. Она терпеть не могла прикосновения чужих рук, но даже это не портило ей удовольствия, которое она испытывала, стоя перед огромными зеркалами, без конца поворачиваясь то в одну, то в другую сторону и все время чувствуя, как продавщица дотрагивается до нее кончиками пальцев, накалывает булавки и без конца повторяет слово "мадам"...

Случалось, что по утрам она ездила верхом с отцом. Однажды после прогулки в Ричмонд-парке они позавтракали на веранде одной гостиницы. Прямо под ними несколько фруктовых деревьев еще стояли в цвету; солнце сверкало серебром на извилинах реки и золотило молодые, только что распустившиеся листья дубов. Уинтон курил сигару и смотрел через верхушки деревьев на реку; украдкой подняв на него глаза, Джип тихо сказала:

- Ты когда-нибудь ездил верхом с моей матерью, отец?

- Только однажды - как раз по той дороге, по которой мы ехали с тобой сегодня. Под ней была вороная кобыла. Я ехал на гнедом...

Значит, вон в той рощице на холме, через которую они проезжали утром, он спешился и стоял возле нее! Джип протянула к нему через стол руку.

- Расскажи мне о ней. Она была красива?

- Да,

- Брюнетка? Высокая?

- Очень похожа на тебя, Джип. Немного... немного... - Он не знал, как объяснить это различие... - Немножко больше, пожалуй, было в ней иностранного. Одна из ее бабушек была, ты знаешь, итальянка.

- Как ты полюбил ее? Внезапно?

- Так же внезапно... - он положил руку на перила террасы, - ...вот как этот солнечный луч лег сейчас на мои пальцы.

Джип сказала, словно про себя:

- Не знаю, понимаю ли я это... пока. А она тоже полюбила тебя с первого взгляда?

- Каждый верит в то, во что ему хочется верить... Но она говорила, что именно так и было.

- И долго это продолжалось?

- Всего один год.

- О, отец! Я не могу забыть, что это я убила ее... Я не могу примириться с этим,

Уинтон резко поднялся; испуганный дрозд замолчал в кустах. Джип продолжала сурово:

- Я не хочу иметь детей. И я не хочу... я не хочу так любить. Я боюсь этого.

Уинтон глядел на нее, сдвинув брови, думая о прошлом.

- Дорогая! - сказал он. - Это застает тебя врасплох - и ты уже любишь и ни о чем другом не можешь думать. Когда приходит любовь, ты радуешься, и неважно, убьет это тебя или нет.

Она вернулась домой еще до полудня. Торопливо приняла ванну, переоделась и побежала в студию. Стены ее были затянуты уиллсденовскими тканями; портьеры были серебристо-серого цвета; здесь же стоял диван, обитый серебристо-золотой тканью; камин был отделан кованой медью. Вся комната сверкала золотом и серебром - исключение составляли только зеленый экран у рояля, великолепно расписанный павлиньими хвостами, и синяя персидская ваза с красными цветами разных оттенков.