Штурм Дюльбера - Кир Булычев Страница 2

Сложность заключалась в том, что лица с немецкими фамилиями в шпионы не шли, потому что, как настоящие немцы, они были более русскими, чем русские, и, уж конечно, настоящими российскими патриотами. Продавали Россию, если находилось кому заплатить, вполне русские типы, умевшие при том кричать «Предали!» и «Держи вора!».

Сам государь император был вполне приемлем, с бородкой, тихий, похож сразу и на мужика, и на английского короля. Потому что с последним был в родстве через немецких предков. Зато его жену Александру Федоровну русский мещанин не принял – уж очень она была гордая и холодная, даже улыбаться не умела. Над государем в постели измывалась – впрочем, так ему и надо, – рожала только дочек, а потом разродилась наследником, еле живым. В этом можно было усмотреть злой умысел.

Наследника, как в итальянском фарсе, лечили всевозможные врачи и шарлатаны, государыня большую часть времени проводила в монастырях и соборах – такой богомольной царицы из русских бы не отыскать. И пока государь подавлял революционеров, проигрывал войну каким-то малоизвестным япошкам, а потом и вовсе ввязался в войну с собственным кузеном Викки, русский народ искал виноватых.

И тут как нельзя лучше помог Распутин. Вполне русский человек, сибиряк, конокрад. Такого шарлатана русская история и не припомнит. Это был гипнотизер, сексуальный гигант – воплощение всего, в чем столь нуждался малокровный двор, дрожавший над малокровным наследником.

Чем дольше тянулась война, чем хуже были дела на фронте и дома, тем явственней виделся образ врага и виновника наших бед. В разных слоях общественности его именовали по-разному, не сознавая, что речь идет об одном и том же козле отпущения.

Социалисты имели в виду прогнивший режим и немецкую династию в целом.

Мещанство ненавидело царицу и всяких там при ней Штюрмеров и Ранненкампфов. Царицу даже никто не звал русским православным именем, на которое она по крещению имела право, – Александрой Федоровной.

Ее именовали Алисой.

Знать и политики правого толка не смели поднять лапу на государыню, как бы она ни была противна их духу. Зато утверждали, что Алиса, сама того не ведая, попала в моральный плен к подлому развратнику Распутину, а подлый развратник давно уже находится на содержании немецкой разведки. Сам император – жертва этого гнусного заговора, и если бы удалось найти способ, чтобы избавиться от самозванца, тогда все пойдет как надо – заиграют трубы, пойдут в бой сытые полки, испуганно спрячется социалистическая крамола, мы вступим в Берлин, захватим проливы, возьмем Царьград и, может, даже прибьем к его воротам щиты, что делали наши предки в тех случаях, когда их не хотели пустить в город, зная, что они нечисты на руку.

Шли месяц за месяцем, год за годом, и сколько бы людей, близких и далеких, ни открывали глаза императору и императрице на то, что они находятся в плену у самозванца, те и в ус не дули. Нравился им Распутин, верили они в его целительные силы и вовсе не верили родственникам и политикам, даже маме князя Юсупова не поверили, пришлось Зинаиде Николаевне возвращаться ни с чем.

Распутин, как и положено российскому временщику, беззастенчиво брал взятки, пил по-черному, спал с цыганками и графинями, существовал в окружении истеричных дам и продажных мужчин, умело влиял на назначения в верхах России, но, разумеется, ничего изменить не мог – от того, занимал ли пост Хвостов, Трепов или Штюрмер, сумма не менялась. С Распутиным или без него империя катилась в пропасть, а имперская знать сидела по гостиным и стенала – как избавиться от Распутина? как спасти Отечество?

Эти стенания продолжались бы до самой революции, которая была близка, если бы не комплекс неполноценности князя Феликса Юсупова, который повлиял на течение российской истории. Но, как оказалось, это не сделало князя Феликса российским Бонапартом.

Слово «убить» не произносилось в салонах, хотя витало в воздухе. Некогда предки собиравшихся там князей резали друг друга и более удачливых временщиков, не гнушались порой и императорами. Но к концу 1916 года они выродились и уже не смели рискнуть – не смели поднять руку на особу хоть и порочную и низкого происхождения, но приближенную к императору. Поднимешь, а что потом? Что сделает с тобой государь?

Когда Юсупов понял, что именно он должен избавить Россию от Распутина, он поделился этой, пока еще туманной, мыслью с прекрасной Ириной.

Ирина отнеслась к рассуждениям мужа трезво и даже деловито.

– Феликс, – сказала она. – Может быть, в этом и есть твой шанс. Если ты спасешь Россию, спасешь империю раньше, чем это сделает Дмитрий Павлович или кто-нибудь другой из Великих князей, который наймет пару убийц, тебе не будет равного в России.

– Ты предлагаешь нанять убийцу? – с деланым возмущением, а в самом деле с некоторым облегчением спросил Феликс.

– Ни в коем случае, – ответила Ирина. – Подвиг такого рода нельзя путать с уголовщиной. Если ты хочешь убить Распутина, то именно твой кинжал должен вонзиться в грудь временщику.

Феликс замолчал.

Вся эта сцена его смутила. Он полагал, что Ирина бросится отговаривать его, умолять… она же толкает его… может, к тюрьме? к казни?

– Не бойся, – сказала Ирина, – никто не посмеет поднять руку на героя. Вся Россия будет носить тебя на руках.

Феликс пожал плечами. Ему не было дела до того, как себя поведет Россия, если его в то время зарубят шашками жандармы.

Разговор на том закончился и возобновился вновь, когда Ирина собралась на юг, в имение своего папа, чтобы избавиться от петербургского кашля.

Они обсуждали ее отъезд, и вдруг Феликс вспомнил один из ялтинских вечеров трехлетней давности.

– Ты не помнишь такого… Сергея Серафимовича? – спросил он.

– Берестова? Мы были у них. Такой седой, благородный джентльмен. Его потом загадочно убили, – ответила Ирина.

– Я помню, что в тот вечер был спиритический сеанс. И мы говорили о Распутине. О том, что его надо убить, чтобы спасти страну. А может, это мне только кажется?

– Тогда Распутин не был столь опасен, – сказала Ира.

Она поежилась, глядя перед собой. Вспомнила:

– Какой был страшный человек тот медиум у Берестова. Помнишь?

– Общение с тайными силами не проходит даром, – попытался улыбнуться Феликс.

Тот разговор с Ириной, которая вскоре уехала на юг, был еще одной песчинкой на весах.

Феликс не относился к героям – в нем даже не было военной косточки, как в его отце, чересчур бравом, но недалеком офицере. Он и на фронт не спешил, хотя на него по этой причине поглядывали косо.

Впоследствии в исторических исследованиях, написанных в основном после Октября, будут приняты фразы типа: «В конце 1916 года в среде крайне правых политиков и в окружении императора преобладали намерения физически устранить Распутина, которого все, даже члены императорской семьи, считали виновником военных поражений».