Женщина, стоящая посреди - Михаил Арцыбашев Страница 25

Нина низко опустила голову, растерянная, не находящая слов для ответа.

— Я исковерканный, злой человек… — продолжал Арсеньев вздрагивающим голосом, — быть может, я готов плакать от нежности и жалости к вам, но я готов и на последнюю подлость, чтобы вы полюбили меня и принадлежали мне…

Голос у него вздрагивал, когда он спросил:

— А возможно это?.. Нина?.. Нет?..

— Я не знаю… Зачем вы говорите так?.. — прошептала Нина в смутном страхе.

— Затем, что я не хочу вас обманывать!.. Или вы хотите, чтобы я лгал?..

— Нет…

— Я говорю то, что есть!.. Я прекрасно знаю, что это невозможно, что вы не только не любите меня, но даже и не знаете, а между тем я все бы отдал сейчас только за то, чтобы поцеловать вас…

Нина была как пьяная. Все это налетело так неожиданно. Ей было странно и дико, хотелось вырвать свою руку, оскорбиться и уйти. Но она не могла этого сделать.

Время шло, и месяц уже до половины скрылся за черной крышей большого темного дома, а они все ходили взад и вперед, и Нина не замечала этого. Они уже не говорили о литературе, о том, что такое писатель, что такое жизнь и душа. Неуклонно и жестоко Арсеньев вел к цели, представление о которой жгло его. Девушка пыталась уклониться, пыталась говорить о другом, но Арсеньев настойчиво возвращался к тому же. Голос у него был уже другой, такой же жадный, срывающийся и жестокий, какой Нина уже слышала раньше. Голова у нее горела, девушка была беспомощна и безвольна.

Временами маленькая гордость овладевала ею. Она вспоминала, что так настойчиво домогается ее ласки не кто другой, как знаменитый писатель, человек необыкновенный и талантливый. Тогда становилось легче и хотелось продолжения. Робкая, наивная мысль о настоящей любви с его стороны, о постоянной жизни вместе смутно мелькала в душе. И тогда Нина вспоминала о Высоцком, о Лугановиче, и ей становилось горько и досадно, что свои первые чувства, свой первый стыд она отдала таким ничтожествам.

— Милая Ниночка, — с невыразимой нежностью и лаской говорил Арсеньев, — какая у вас нежная и милая душа, как преданно и нежно вы можете полюбить, должно быть!..

Нина взглянула на него со слабой, беспомощной улыбкой и опустила голову.

В это время они уже стояли у подъезда дома, где жила Нина, но девушка медлила позвонить. Арсеньев наклонился к ней и спросил:

— Ну, теперь вы видите, что я именно тот, которого вы знали по моим книгам?..

Неожиданная мысль, что, быть может, он преувеличил произведенное впечатление и Нина в душе смеется над ним, обожгла его. Но девушка была еще слишком молода. Она посмотрела на Арсеньева большими правдивыми глазами, улыбнулась нежно, застенчиво и сказала:

— Да… теперь вижу…

— Ну и что же?.. Таким, как я есть, я нравлюсь вам?..

— Да… — так же просто и открыто ответила Нина, глядя ему прямо в глаза немигающим детским взглядом.

И вы могли бы меня поцеловать?.. Голос Арсеньева дрогнул, и Нина почувствовала, что в эту минуту он боится ее. Эта робость в таком сильном человеке, перед которым она казалась маленькой и ничтожной, тронула девушку. Горячая волна нежности и потребности ласки прошла по всему телу ее. Нина ответила едва слышно:

— Могла бы.

— А вы хотите этого?..

Как будто закружилась голова, но девушка так же тихо сказала:

— Хочу.

Они стояли у темной стеклянной двери, за которой не чувствовалось жизни, и месяц прямо светил в лицо Нины, белое, странно красивое лицо, с блестящими глазами, на которых чудились слезы. Она чуть-чуть приподняла голову и застенчиво улыбнулась. Арсеньев прижал ее к двери, подложил руку под голову, на теплую мягкую шею, и поцеловал.

Странно, что Нина не ощутила ни страха, ни стыда. Она обвила его шею свободной рукой и закрыла глаза, отдаваясь поцелую спокойно и полно, всем существом своим.

«Боже мой, как хорошо!..» — смутно мелькнуло у нее в голове.

Арсеньев, не выпуская, долго смотрел в освещенное месяцем белое счастливое личико, улыбающееся нежно и радостно.

— Милая, бедная девочка!.. — сказал он тихо и грустно.

Нине было приятно это, и она не обратила внимания на то, что он назвал ее бедной. Девушка улыбнулась ему и опять потянулась с наивным требованием ласки.

Наконец он отпустил ее.

— Как жаль, что завтра надо ехать!..

Нина вздрогнула, побледнела и по-детски ухватилась за него обеими руками.

— Нет!.. — жалобно прошептала она.

— Надо, — ласково возразил он. — Но я вернусь через неделю, и если вы захотите, мы снова увидимся. Вместо ответа она прижалась к нему. Ей казалось, что она нашла что-то драгоценное, без чего жить нельзя, и было страшно потерять это.

— Бедная девушка!.. — с острой грустью повторил Арсеньев. — Но ведь если я вернусь, разве вы не знаете, чего я потребую от вас…

Но Нина не испугалась. Она просто не думала об этом и знала только одно, что ей хорошо.

— Я не буду вас обманывать, — сказал Арсеньев, — в сущности говоря, я такой же негодяй, как и все… Я хочу, чтобы вы принадлежали мне…

Нина задрожала всем телом, но только еще крепче прижалась к нему.

Арсеньев приподнял ее лицо, посмотрел прямо в глаза, полные радости и опьянения.

— Значит, вы все-таки хотите, чтобы я вернулся? Нина кивнула головой.

— Несмотря ни на что?..

— Да.

Арсеньев подождал, пока не открыли дверь. Потом пошел назад.

Синий месяц спрятался. Было пусто и темно кругом. Арсеньев шел по звонкому тротуару и думал о Нине, о ее судьбе, которая рисовалась ему невыразимо печальной, о своей подлости по отношению к ней, о ее поцелуях и тех наслаждениях, которые она может дать. Когда он представлял себе девушку, отдающуюся ему, все тело Арсеньева содрогалось в сладкой истоме.

На большой улице он попал в мертвые потоки холодного электрического света, казавшегося еще мертвее от пустоты тротуаров, по которым только кое-где одиноко бродили странные женские фигурки.

Одна из них встретилась с Арсеньевым. При свете фонаря в лицо ему сверкнуло ее матово-бледное лицо, со странными подведенными глазами и резко темными губами. Женщина улыбнулась ему нахально и жалко. Судорога отвращения прошла по телу Арсеньева, и он гадливо отшатнулся.

Когда Нина вернулась домой, она была так захвачена неожиданностью происшедшего, что даже не могла разобраться ни в чем. Но все тело ее было подхвачено какой-то звонкой и чистой волной, хотелось громко запеть, засмеяться, скорее уснуть крепким радостным сном.