Женщина, стоящая посреди - Михаил Арцыбашев Страница 31

— Да… он любил!.. — тихо ответила Нина Сергеевна и потупилась.

Они помолчали. Нина машинально смотрела на группу в другом конце стола, но, казалось, не видела ничего. Глаза ее были серьезны и глубоки.

Луганович опять украдкой посмотрел на плечи и грудь Нины, и что-то острое шевельнулось в нем.

— Да, — сказал он, — вот вы и замужем, а я женат!.. Сколько воды утекло!.. Ну и что же… счастливы вы?.. Есть у вас дети?..

Нина повернулась к нему, точно очнувшись.

— Маленькая, маленькая девочка… вот такая!.. — сказала она, показав кончик мизинца, и нежно засмеялась.

— Кто же ваш муж?..

— Муж?.. Офицер… полковой командир… Я теперь полковая дама!.. прибавила она и снова засмеялась уже другим смехом, точно над собою.

— И вы любите мужа?..

— А вам какое дело?.. — вдруг резко-насмешливо спросила Нина Сергеевна, но сейчас же опять улыбнулась.

Луганович игриво усмехнулся и чуть заметно снова оглядел ее пышное обнаженное тело.

— Как какое? Это надо знать!.. Ведь вы моя, можно сказать, первая любовь!..

— Хороша любовь!.. — возразила Нина Сергеевна и покачала головой, видимо не только чувствуя его взгляд на своем теле, но даже нарочно выставляя перед ним свою торжествующую наготу. — А Раису Владимировну помните?.. Где она?..

— А кто ее знает!.. — пожал плечами Луганович. — И напрасно вы так говорите: я в самом деле был влюблен в вас и долго не мог забыть…

— А Раиса?

— Ну что ж — Раиса!.. Я был тогда молод, она опытная развратная женщина… Дело известное!.. Все это было достаточно глупо и гадко!

— Да, гадко! — тихо сказала Нина Сергеевна и задумалась.

— А все-таки вы мне много горя причинили тогда… — сказала она и вздохнула.

— Готов искупить чем угодно!.. — ответил Луганович и, уже не скрываясь, окинул взглядом ее фигуру.

Она видела этот взгляд, но не переменила позы и ответила:

— Теперь уже, может быть, поздно!..

— Может быть?.. — переспросил Луганович, и какие-то мысли и надежды мелькнули у него в голове.

— Может быть!.. — повторила она, встала и пошла к группе других.

Луганович смотрел ей вслед и чувствовал, что готов на все, лишь бы она хоть на час принадлежала ему. Нина Сергеевна казалась ему обольстительной, но еще больше разжигало именно то, что это — та самая Нина, которая любила его и которую он тогда так глупо упустил из рук. Было что-то особенно острое, чтобы взять женщину, которую знал чуть ли не девочкой.

Было столь шумно и весело, все дурачились, острили и откровенно, довольно цинично ухаживали за женщинами. Но Нина каждый раз возвращалась к Лугановичу, и у него уже начинала кружиться голова. Над ними подтрунивали. Горбатенький литератор ревновал и говорил Лугановичу колкости.

В самом разгаре вечера Нина Сергеевна обратилась к Лугановичу, протягивая свою маленькую записную книжечку, на золотой тоненькой цепочке прикрепленную к поясу.

— Напишите мне что-нибудь на память…

Луганович взял книжечку, и вдруг мгновенная дерзкая мысль ослепила его. Он вытащил карандашик и написал:

«Я готов отдать все что угодно, чтобы вы хоть на час принадлежали мне!..»

Было немного страшно, когда он отдавал ей книжечку, и он прилагал огромные усилия, чтобы смотреть нагло и прямо. Нина Сергеевна, закрывая книжечку от любопытных глазок горбатенького литератора, низко нагнулась и долго читала. У Лугановича замирало сердце. Он видел, как слегка, а потом все больше и больше краснело ее маленькое розовое ухо и край щеки.

— Что он вам написал?.. — любопытно сверкнул глазками горбатенький литератор.

— А вам какое дело?.. — вырывая книжечку, ответила Нина, взглянула мельком на Лугановича и отвернулась.

Луганович ждал ответа, но она обратилась к актрисе и стала говорить и смеяться, как бы совсем не замечая его. Сердце Лугановича екнуло, и ему стало стыдно, точно он сделал большую глупость.

Правда, в течение вечера он несколько раз ловил мимолетные, пытливые взгляды больших блестящих глаз, но Нина Сергеевна, видимо, избегала его и все внимание снова перенесла на горбатенького литератора, который стал смотреть на Лугановича с видом победителя.

Мужчины все были уже пьяны, и даже у Лугановича шумело в голове. Маленькая актриса совсем побледнела и, видимо, изнемогала от усталости. Одна Нина Сергеевна была свежа, весела и блестяща как ни в чем не бывало. Только щеки и уши у нее горели.

Наконец собрались разъезжаться. Когда все встали, Луганович успел шепнуть Нине:

— Так вы мне ничего не ответили?..

— Что же мне ответить? — холодно спросила Нина, на мгновение окидывая его высокомерным взглядом. — Что вы чересчур смелы, что ли?

Луганович хотел что-то сказать, но Нина Сергеевна уже отвернулась.

Толпой они вышли в коридор. Горбатенький литератор забегал сбоку Нины, Луганович шел сзади всех. Он был совершенно уничтожен и почти возненавидел эту прелестную женщину.

На подъезде тихо толковали, кому и с кем ехать.

Толстый Воронов убеждал прокатиться еще в «Яр», но усталая актриса отказалась. Нина Сергеевна уже сидела на лихаче, когда вдруг Луганович услышал ее зов.

— Идите сюда!.. Проводите меня!.. — повелительно сказала она.

Мужчины лезли целовать ей руки, она смеялась, пока Луганович, ощущая, как от смутного предчувствия дрожат у него ноги, усаживался в пролетку, забежав со стороны улицы.

— Изменница!.. — трагически завопил Вержбилович, совершенно пьяный. Вы же обещали мне…

Нина Сергеевна смеялась.

— Мы ведь старые друзья!.. — ядовито вставил горбатенький литератор и так посмотрел на Лугановича, точно хотел вонзить ему в сердце отравленный кинжал.

Когда лихач тронулся и вороная лошадь, упруго забирая землю, пошла мерить странно широкую ночную улицу, Нина Сергеевна вдруг обернулась к Лугановичу, и он вздрогнул от выражения ее лица: оно было бледно, только на щеках горели темные пятна, губы были полураскрыты, веки приспущены. Он не смел верить себе и ждал.

— Ну!.. — сквозь зубы сказала она нетерпеливо.

Луганович наклонился к ней, прижал ее голову к углу пролетки на упругую подушку и замер в страстном ненасытном поцелуе.

Пролетка летела, встряхивая на ухабах, мимо мелькали фонари, темные окна и какие-то одинокие люди. Губы срывались, но они не прекращали поцелуя, в котором он чувствовал ее холодноватые твердые зубы. Наконец Нина Сергеевна откинулась назад, бледная, истомленная.