Сильнее смерти - Джон Голсуорси Страница 32

Она постояла немного с закрытыми глазами - ей снова виделись студия, диван, дрожащая рука девушки. Она подбежала к роялю и начала играть полонез.

В этот вечер они обедали не дома, потом пошли в театр на "Сказки Гофмана". Все это позволяло еще немного оттянуть то, что она собиралась сказать. Когда они ехали в темной машине домой, она отодвинулась в угол под тем предлогом, что боится измять платье. Дважды она едва не закричала: "Я не Дафна Уинг!" Но каждый раз гордость глушила эти слова. Но какую другую причину может она придумать, чтобы закрыть перед ним дверь своей комнаты?

Дома она увидела в зеркало, что он стоит позади нее - он прокрался в спальню неслышно, как кошка. Кровь бросилась ей в лицо, и она сказала:

- Нет, Густав! Если тебе нужна подруга, ступай в студию.

Он отпрянул в сторону и, прислонившись к спинке кровати, уставился на нее; а Джип перед зеркалом продолжала спокойно вынимать шпильки из волос. Она видела, как у него дергаются, словно от боли, голова и руки. Потом, к ее удивлению, он вышел. И снова смутное раскаяние примешалось к охватившему ее чувству свободы. Она долго лежала без сна, глядя, как отблески огня то вспыхивают, то гаснут на потолке. Мелодии "Сказок Гофмана" проносились в ее голове, обрывки мыслей сплетались в возбужденном мозгу. Она наконец уснула. Ей приснилось, что она кормит голубей и одна из голубок - Дафна Уинг. Она вздрогнула и неожиданно проснулась. В свете камина она увидела его, он сидел согнувшись в ногах кровати. Он совсем такой, как в их первую свадебную ночь: то же самое голодное вожделение на лице, те же протянутые руки. Не дав ей сказать ни слова, он заговорил:

- О Джип! Ты не понимаешь! Все это - ничто... Только ты мне нужна! Я глупец. Я не умею владеть собою. Подумай, ведь тебя столько времени не было со мной!

Джил сказала твердым голосом:

- Я не хотела ребенка.

- Да. Но он у тебя теперь есть, и ты счастлива! Не будь беспощадной, моя Джип! Тебе больше идет быть милосердной. Эта девушка... все это прошло... Я клянусь! Я обещаю...

Джип подумала: "Как он посмел прийти и хныкать здесь вот так? У него нет нисколько достоинства - ни капли!"

- Как ты можешь обещать? Ведь ты заставил девушку полюбить тебя. Я видела ее лицо.

- Ты... ты видела ее?!

- Да.

- Она... дурочка! Она интересует меня меньше, чем один твой мизинец. Какое это вообще имеет значение, если я ее не люблю? Душа, а не тело, вот где сохраняется верность...

- Нет, имеет значение! Особенно, если другой от этого страдает.

- Ты от этого страдаешь, моя Джип?

В голосе его прозвучала надежда. Но она ответила с удивлением:

- Я? Нет - она.

- Она? Но это ведь жизнь, опыт. Ей это не причинит никакого вреда.

- Еще бы! Никому не причинит вреда то, что доставляет тебе удовольствие!

После этой горькой отповеди он замолчал и долгое время только глубоко вздыхал. "Душа, а не тело хранит верность!" Но в конце концов, был ли он меньше верен ей, чем она ему, - не любившая, никогда не любившая его? Какое право у нее говорить все это, у нее, вышедшей за него замуж из-за тщеславия или из-за... чего?

Вдруг он воскликнул:

- Джип! Прости!

Она вздохнула и отвернулась.

Он склонился над ней. Она слышала, как он прерывисто дышит и всхлипывает; и вместе с вялостью и безнадежностью, овладевшими ею, она опять почувствовала к нему жалость. Не все ли равно? И она сказала разбитым голосом:

- Хорошо, я прощаю!

Джип не верила, что Дафна Уинг для Фьорсена - дело прошлое. Ее скептицизм подсказывал ей: то, что Фьорсен обещает сделать, весьма отличается от того, как он поступит на деле, если только представится случай; тем более, что этот случай кто-то заботливо подготавливает для него.

После ее возвращения домой снова стал заходить Росек. Он, видимо, боялся повторить свою ошибку. Но это не обманывало Джип. Хотя самообладание Росека было полным контрастом безволию Фьорсена, она чувствовала, что поляк не прекратит своих домогательств; она понимала также, что он всячески будет стараться, чтобы Дафна Уинг получила возможность встречаться с ее мужем. Но гордость не позволяла ей упоминать о девушке. К тому же какой смысл говорить о ней? И Фьорсен и Росек - оба лгали бы ей; Росек потому, что понимал очевидную ошибочность своего тогдашнего поведения; а Фьорсен потому, что не в его характере было говорить правду, если только это могло доставить ему страдание.

Решив ждать и терпеть, она жила минутой, никогда не думая о будущем, не думая вообще ни о чем. Она вся отдалась ребенку. Наблюдая за девочкой, ощущая так близко ее тепло, она наконец достигла того умиротворенного состояния, какое бывает у матерей. Но ребенок много спал, а кроме того, на него предъявляла права и Бетти. Эти часы были самыми тяжелыми. Взявшись за книгу, Джип тут же погружалась в размышления. С того вечера, когда она сделала свое открытие, она ни разу не перешагнула порога студии. Тетушка Розамунда бесплодно старалась вовлечь ее в жизнь общества; отец, хотя и наезжал, но гостил недолго: он боялся встретиться с Фьорсеном. Живя в таком! уединении, она постепенно стала больше сама заниматься музыкой; и однажды утром, раскопав где-то свои детские музыкальные сочинения, она приняла решение. Днем она вышла из дома и зашагала по февральским! морозным улицам.

Мосье Эдуард Армо жил на первом! этаже дома на Мерилбон-Род. Он принимал учеников в большой комнате, окна которой выходили в запущенный садик. Валлонец по рождению, человек необычайно жизнелюбивый, он никак не мог примириться со старостью и сохранял в сердце какой-то заветный уголок поклонение женщине. У него было страстное влечение ко всему новому, даже к новому в музыке.

Когда Джип появилась в этой хорошо памятной ей комнате, он сидел, запустив желтые пальцы в жесткие седые волосы. Он сурово посмотрел на Джип.

- Ага! - сказал он. - Мой маленький друг! Она вернулась! - И, подойдя к каминной доске, он вынул из вазы букетик пармских фиалок, принесенных кем-то из учеников, и сунул ей под самый нос. - Берите, берите! Ну, много ли вы забыли? Пойдемте-ка!

И, подхватив ее под локоть, он почти потащил ее к роялю.

- Снимайте шубу, садитесь!

Пока Джип снимала манто, он глядел на нее выпуклыми карими глазами из-под нависших бровей. На ней была короткая темно-синяя блузка, вышитая павлинами и розами, она выглядела теплой и мягкой. Фьорсен, когда она надевала эту блузку, называл ее "колибри". Мосье Армо пристально глядел на нее, и в глазах его светилась тоска старого человека, который любит красоту, но знает, что время любоваться ею для него уже прошло.

- Сыграйте мне "Карнавал", - сказал он. - Вот мы сейчас увидим.

Джип начала играть. Он кивнул головой, постучал пальцами по зубам и сверкнул белками глаз, что означало: "Нет, это надо играть по-другому!" Потом он вздохнул. Когда Джип кончила, он сел рядом, взял ее руку и, разглядывая пальцы, начал: