Мать Тьма - Курт Воннегут Страница 38

И тут она бросилась к Крафту, как будто хотела вцепиться в него. Но руки ее ослабли и бессильно повисли.

– Мы все должны были родиться заново, – сказала она ему хрипло. – И ты – ты тоже. Разве… разве ты сам этого не хотел? Как же ты мог с такой нежностью говорить о нашей новой жизни и не хотеть ее?

Крафт не ответил.

Рези повернулась ко мне.

– Да, я – коммунистический агент. И он тоже. Он действительно – полковник Иона Потапов. У нас действительно было задание доставить тебя в Москву. Но я не собиралась этого делать, потому что люблю тебя; потому что любовь, которую ты дал мне, – единственная моя любовь, другой у меня не было и не будет. Я же тебе говорила, что не желаю этого делать, правда? – сказала она Крафту.

– Она мне говорила, – сказал Крафт.

– И он согласился со мной, – сказала Рези, – и тоже мечтал о Мексике, где все мы выскочим из западни и заживем счастливо.

– Как ты узнал? – спросил меня Крафт.

– Американские агенты все время следили за вашими действиями, – сказал я. – Это место сейчас окружено. Вы погорели.

Об облаве –

О Рези Нот –

О том, как она умерла –

О том, как она умерла на моих руках, там, в подвале преподобного доктора Лайонела Дж. Д. Джонса. Д. С. X., Д. Б.

Это было совершенно неожиданно.

Казалось, Рези так любила жизнь, была создана для жизни, что мне в голову не приходило, что она может предпочесть смерть.

Я – человек, достаточно умудренный опытом или недостаточно одаренный воображением, – уж решайте сами, – чтобы представить себе, что такая молодая, красивая, умная девушка даже при самых тяжелых ударах судьбы и политики будет думать о смерти. Притом я говорил ей, что самое худшее, что ее ожидает, это депортация.

– И ничего более страшного? – сказала она.

– Ничего. И я сомневаюсь, что тебе даже придется оплачивать обратный проезд.

– И тебе не жалко будет, если я уеду?

– Конечно, жалко. Но я ничего не могу сделать, чтобы ты осталась со мной. С минуты на минуту сюда могут войти и арестовать тебя. Не думаешь же ты, что я буду драться с ними?

– А ты не будешь с ними драться?

– Конечно, нет. Какой у меня шанс?

– А это имеет значение?

– Ты хочешь знать, – сказал я, – почему я не умираю за любовь, как рыцарь в пьесе Говарда У. Кемпбэлла-младшего?

– Именно это я и хочу знать, – сказала она. – Почему бы нам не умереть вместе, прямо здесь, сейчас?

Я рассмеялся.

– Рези, дорогая, у тебя вся жизнь впереди.

– У меня вся жизнь позади, – сказала она, – вся в этих нескольких счастливых часах с тобой.

– Это звучит как строка, которую я мог бы написать, когда был молодым человеком.

– Это и есть строка, которую ты написал, когда был молодым человеком.

– Глупым молодым человеком, – сказал я.

– Я обожаю того молодого человека, – сказала она.

– Когда же ты полюбила его? Еще девочкой?

– Маленькой девочкой, а потом уже женщиной, – сказала она. – Когда они дали мне все, что ты написал, и велели изучить, я полюбила тебя уже женщиной.

– Извини, но я не могу одобрить твои литературный вкус.

– Ты уже не веришь, что любовь – единственное, ради чего стоит жить?

– Нет.

– Тогда скажи, ради чего стоит жить вообще? – сказала она умоляюще. – Если не ради любви, то ради чего же? Ради всего этого? – Она жестом обвела убогую обстановку комнаты, еще резче усилив и мое собственное ощущение, что мир – это лавка старьевщика. – Я что, должна жить ради этого стула, этой картины, ради этой печной трубы, этой кушетки, этой трещины в стене? Вели мне жить ради этого, и я буду! – кричала она.

Теперь ее ослабевшие руки вцепились в меня. Она закрыла глаза и заплакала.

– Значит, не ради любви, – шептала она, – ради чего же, скажи.

– Рези, – сказал я нежно.

– Скажи мне! – требовала она.

Сила вернулась в ее руки, и она с нежным неистовством теребила мою одежду.

– Я старик, – беспомощно сказал я. Это была трусливая ложь. Я не старик.

– Хорошо, старик, скажи мне, ради чего жить, – сказала она. – Скажи, ради чего ты живешь, чтобы и я могла жить ради того же – здесь или за десять тысяч километров отсюда! Объясни, почему ты хочешь остаться в живых, и тогда я тоже захочу жить!

И тут началась облава.

Силы закона и порядка ворвались через все двери, они размахивали оружием, свистели в свистки, светили яркими фонарями, хотя света и так было достаточно.

Это была целая небольшая армия, и они шумно веселились по поводу мелодраматично-зловещего реквизита нашего подвала. Они веселились, как дети вокруг рождественской елки.

Целая дюжина их, молодых, розовощеких, добродетельных, окружили Рези, Крафт-Потапова и меня, отобрали мой люгер и обращались с нами, как с тряпичными куклами, в поисках еще какого-нибудь оружия.

Другие спускались по лестнице, толкая перед собой преподобного доктора Лайонела Дж. Д. Джонса, Черного Фюрера и отца Кили.

Доктор Джонс остановился на середине лестницы и повернулся к своим мучителям:

– Все, что я делал, – сказал он величественно, – должны были делать вы.

– Что мы должны были делать? – сказал агент ФБР, который явно был здесь главным.

– Защищать республику, – сказал Джонс. – Что вам от нас надо? Мы делаем все, чтобы сделать нашу страну сильнее! Присоединяйтесь к нам, и пойдем вместе против тех, кто пытается ее ослабить!

– Кто же это? – спросил агент ФБР.

– Я должен вам объяснить? – сказал Джонс. – Вы еще не поняли этого за время вашей работы? Евреи! Католики! Черномазые! Желтые! Унитарии! Эмигранты, которые ничего не понимают в демократии, которые играют на руку социалистам, коммунистам, анархистам, нехристям и евреям!

– К вашему сведению, – сказал агент с холодным Торжеством, – я – еврей.

– Это только подтверждает то, что я сказал!

– То есть? – сказал агент.

– Евреи проникли всюду! – сказал Джонс, улыбаясь, как логик, которого никогда нельзя сбить с толку.

– Вы говорите о католиках и неграх, но один из ваших лучших друзей – католик, другой – негр.

– Что тут удивительного? – сказал Джонс.

– У вас нет к ним ненависти? – спросил агент ФБР.

– Конечно, нет. Мы все исповедуем одну основную истину.