Московская сага. Поколение зимы - Василий Аксенов Страница 4

Пока тряслись по Тверской в битком набитом вагоне спротивными запахами и взглядами, Никита молчал.

– Ну, что опять с тобой? – шепнула Вероника.

– Ты кокетничаешь с Вадимом, – пробормоталкомбриг. – Я чувствую это. Ты сама, может быть, не понимаешь, нококетничаешь.

Вероника рассмеялась. Кто-то посмотрел на нее судовольствием. Смеющаяся в трамвае красавица. Возврат к нормальной жизни.Суровая бабка в негодовании зажевала губами.

– Дурачок, – нежно шепнула Вероника.

С прозрачных зеленеющих и розовеющих небес летел редкийбелый пух, легкий морозец как будто обещал гимназические конькобежные радости.Они проехали ветхий развал Хорошево, потом трамвай, уже полупустой, побежал кконцу маршрута, к кругу Серебряного Бора. Вековые сосны парка, подернутоепервой морозной пленкой озеро Бездонка, заборы и дачи, в которых уже зажигалисьогни и протапливались печи, – неожиданная идиллия после суматошной и, каквсегда, отчасти бессмысленной Москвы.

От круга нужно было еще пройти с полверсты пешком дородительского дома.

– Что у тебя такое тяжелое в сумке? – спросил Никита.

– Накупила тебе брому на целый месяц, – бодренькоответила Вероника и искоса посмотрела на мужа.

Страдание, как всегда, сделало смешным его веснушчатое лицо.Он смотрел себе под ноги.

– К черту твой бром, – пробормотал он.

– Перестань, Никита! – рассердилась она. – Ты ужедве недели не спишь после командировки. Этот Кронштадт тебя окончательноизмотал!

* * *

Октябрьская командировка в морскую крепость выгляделаобычной деловой поездкой высшего командира – спецвагон до Ленинграда, оттударейдовым катером к причалам Усть-Рогатки. В гавани, на берегу и в городе царилиполный порядок, мерная морская налаженность всех служб. Чеканя шаг, в баню и избани, проходили взводы чернобушлатников. Иные хором пели «Лизавету». Налинкорах отрабатывали приемы сигнализации. Пеликанами сновали над бухтойновомодные гидропланы. Куски времени отмерялись для всех присутствующих четкимиударами склянок. Чистый морской, как бы английский и, уж во всяком случае,очень отвлеченный от российской действительности мир.

Ничто и никто не напоминает о событиях четырехлетнейдавности. Только один раз, поднимаясь на форт «Тотлебен», он услышал за спинойспокойный голос:

– Я вижу, товарищ комбриг, путь вам хорошо знаком. Он резкообернулся и увидел глаза старшего артиллериста.

«Вы... вы здесь были?.. Тогда? Возможно ли?..» ПозднееНикита мучился, осознав, что за этим недоумением читалось другое: «Почему же нерасстреляны?»

– Я был в отпуске, – просто сказал артиллерист, невыражая решительно никаких эмоций.

– А я штурмовал ваш форт! Поэтому и путь знаю! – не безвызова приподнял голос Никита, хотя и понимал, что вызов вроде направлен не по адресу,что уж если не расстрелян артиллерист, значит, облечен доверием, иначе бынепременно разделил судьбу тех, кто отвечал перед народом и революцией за тотяростный антибольшевистский взрыв марта 1921 года.

Очевидно, все-таки не совсем не по адресу была направленафраза, если судить по тому, как артиллерист отвел глаза и молча сделалприглашающий жест вверх по трапу – прошу, мол, осчастливьте!..

Весь день Никита занимался проверкой установки новыхобуховских орудий на фортах «Тотлебен» и «Петр I», вместе с представителямизавода и командования Балтфлота вникал в документацию и устные поясненияартиллеристов и только к вечеру, сославшись на усталость, оказался один и ушелпешком в город.

Кажется, он уже отдавал себе отчет, что его тянет туда, наЯкорную площадь, в центр тогдашних событий.

С приморского бульвара он обозревал внешний рейд и там серыесилуэты двух гигантов, вроде бы тех самых; как ни старайся, из этих пушек итруб уже никогда не выбьешь память о ярости линкоров.

Свежестью и полной промытостью веяло от сентябрьскоговечера, от щедрой воды вокруг, от бороздящих рейд мелких плавединиц и отподмигивающих сигналами гигантов.

В те дни все это пространство было белым, застывшим будто бынавеки и зловещим. Линкоры стояли борт к борту у стенки, покрытые льдом досамых верхних надстроек, со свалявшимся, прокопченным снегом на палубах. Никиталовил себя на том, что даже у него, лазутчика, появляется враждебное чувство кзамерзшей «Маркизовой луже», как называли Финский залив военморы. По льду накрепость шли бесконечные цепи карателей в белых халатах.

Четыре с половиной года спустя, стоя у памятника ПетруВеликому и глядя на оживленное полноводье, комбриг РККА Градов поймал себя надругой мысли: начнись тогда мятеж на месяц позже, с ним бы не совладать. Освободившисьиз ледового капкана, линкоры по чистой воде подошли бы к Ораниенбауму и прямойнаводкой пресекли бы все попытки концентрации правительственных сил. К«Петропавловску» и «Севастополю», безусловно, присоединились бы два другихгиганта, в марте еще торчавшие в устье Невы, – «Гангут» и «Полтава», а заними и другие корабли Балтики. Трудно было бы поручиться даже за легендарную«Аврору», ведь и весь Кронштадт еще за неделю до мятежа считался оплотом игордостью революции.

Непобедимость восставшего Балтфлота почти наверняка подожглабы бикфордов шнур и вызвала бы серию взрывов по всей стране. Тамбовщина и такуже пылала. Недаром Ленин считал, что Кронштадт опаснее Деникина, Колчака иВрангеля, вместе взятых. Чистая вода принесла бы гибель большевистскойреспублике.

Нас спас лед. Исторически детерминированные события инеуправляемые физические процессы природы находятся в странной, да что тамговорить, просто в возмутительной зависимости. Лед оказался нашим главнымсоюзником и при штурме Крыма, и при подавлении Кронштадта. Не следует лисоорудить памятник льду? Экая чушь, законы классовой борьбы, выстроенные набазисе льда, на замедлении бега каких-то жалких молекул!

Однако вовсе не эти парадоксы были главной мукой комбригаГрадова. Дело было в том, что он в какие-то определенные или неопределенныемоменты жизни вдруг начинал видеть в себе предателя и едва ли не душителясвободы. Казалось бы, геройская миссия была возложена на пылкогодвадцатилетнего революционера, в любую минуту не пожалевшего бы жизни заКрасную республику, и по-геройски эта миссия была выполнена, и все-таки...