Повесть о двух городах - Чарльз Диккенс Страница 5

— Вас давно похоронили?

И ответ был всегда один и тот же:

— Почти восемнадцать лет тому назад.

— И вы уже потеряли надежду, что вас когда-нибудь откопают?

— Давным-давно.

— А вы знаете, что вы возвращены к жизни?

— Да, мне говорили.

— Я думаю, вам хочется жить?

— Не знаю, не могу сказать.

— Хотите, я вам покажу ее? Пойдемте со мной, и вы увидите ее.

На этот вопрос ответы были разные, не вяжущиеся один с другим. Иногда прерывающийся голос шептал:

— Подождите!.. Мне, сейчас, увидеть ее!.. Нет, этого я не перенесу!..

А иногда, заливаясь слезами умиления, призрак шептал:

— Да, да, отведите меня к ней!

Или же, тупо уставившись куда-то в пространство, он растерянно твердил:

— Я не знаю, кто она такая. Я не понимаю.

И вслед за этим воображаемым разговором пассажир во сне начинал копать — копать — копать, то заступом, то огромным ключом, то просто руками, изо всех сил стараясь откопать это несчастное существо. И вот, наконец, он поднимает его — сырые комья земли пристали к лицу, к волосам, — и вдруг… оно рассыпается в прах! Пассажир вздрагивал, озирался и спешил опустить оконное стекло, чтобы прийти в себя и почувствовать на щеках не во сне. а наяву настоящую сырость тумана и дождя.

Но даже когда глаза его были открыты и он видел дождь, и туман, и бегущий вперед светлый круг от фонаря, и рывками отступающую назад изгородь на краю дороги, ночные тени, мелькавшие за окном кареты, постепенно принимали очертания тех же теней, что преследовали его в карете. Все было точь-в-точь, как в действительности: и банкирская контора близ Тэмпл-Бара, и масса дел, с которыми он возился накануне, и нарочный, которого послали ему вдогонку, и ответ, с которым он отправил его обратно. И внезапно из всего этого снова выплывало лицо призрака, и он снова обращался к нему с теми же вопросами:

— Вас давно похоронили?

— Почти восемнадцать лет тому назад.

— Я думаю, вам хочется жить?

— Не знаю, не могу сказать.

И опять он принимается копать — копать — копать — пока, наконец, нетерпеливое ерзанье одного из спутников не заставляет его очнуться, закрыть окно; и он, просунув руку под ремень саквояжа, откидывается на сиденье, уставясь на две закутанные спящие фигуры; а затем мысли его снова начинают путаться, фигуры спутников исчезают из глаз и на их месте снова появляется банк и могила.

— Вас давно похоронили?

— Почти восемнадцать лет тому назад.

— Вы уже потеряли надежду, что вас когда-нибудь откопают?

— Давным-давно.

Эти слова все еще звучали у него в ушах, и так явственно, как если бы он их только что слышал, может быть даже отчетливей, чем наяву, но тут усталый пассажир вздрогнул, очнулся и увидел, что кругом светло и ночные тени исчезли.

Он опустил стекло и выглянул наружу: на солнце, всходившее на горизонте, на вспаханное поле с плугом на борозде, так и оставшимся еще с вечера после того, как из него выпрягли лошадей; а по ту сторону пашни виднелась мирная рощица, и кое-где на деревьях еще красовалась огненно-красная и червонно-желтая листва. Хотя земля была мокрая и холодная, небо очистилось и лучезарное солнце вставало, безмятежное, ясное.

— Восемнадцать лет! — промолвил пассажир, глядя на разгорающийся солнечный свет. — Боже милостивый! Светодатель! Восемнадцать лет быть погребенным заживо!

Незадолго до полудня почтовый дилижанс благополучно прибыл в Дувр, и старший лакей гостиницы «Короля Георга», по своему обыкновению, собственноручно открыл дверцу кареты. Он проделал это с некоторою торжественностью, потому что совершить путешествие из Лондона почтовым дилижансом зимой было своего рода подвигом, с коим следовало поздравить отважного путешественника.

Сейчас налицо остался только один отважный путешественник, единственный, кого поздравляли с прибытием, ибо остальные двое, достигнув места назначения, сошли раньше. Отсыревший за ночь кузов кареты с грязной, слежавшейся соломой, спертым воздухом и царившей здесь полутьмой, сильно напоминал большую собачью конуру. Пассажир, мистер Лорри, который вылез оттуда, отряхиваясь от приставшей к нему соломы, весь закутанный в мохнатый плед, в надвинутой на уши шляпе с обвисшими полями и в грязных сапогах, сам сильно напоминал большую собаку.

— Ожидается завтра пакетбот в Кале, любезный?

— Так точно, сэр, если погода удержится и ветер будет попутный. Оно как раз в это время — в два пополудни отлив начинается. К нему и подгадывают. Прикажете постель, сэр?

— Нет, я до ночи не лягу. Но спальный номер оставьте за мной. И цирюльника пришлите.

— А завтрак попозже, сэр? Слушаюсь, сэр. Пожалуйте-с сюда, сэр… Проводить джентльмена в Конкордию! Чемодан джентльмена и горячей воды в Конкордию! Снять сапоги у джентльмена в Конкордии. Камин топится на славу, можете сами убедиться, сэр. Цирюльника живо в Конкордию! Ну, шевелись, не зевай, вы там, в Конкордию!

Спальный номер, именовавшийся Конкордией, был предназначен для пассажиров почтового дилижанса, а так как пассажиры почтового дилижанса всегда приезжали закутанные с головы до ног, Конкордия в гостинице «Короля Георга» представляла особый интерес для всего почтенного заведения, ибо в нее всякий раз водворялась как бы одна и та же неизменная с виду фигура, тогда как джентльмены, появлявшиеся из нее, были самого разнообразного обличья. Вот почему второй лакей, двое коридорных, несколько горничных и сама хозяйка, — все они случайно оказались в разных концах коридора, соединяющего Конкордию с буфетом, и как раз в ту минуту, когда солидный джентльмен лет шестидесяти, в поношенной, но еще вполне приличной коричневой паре с широкими квадратными обшлагами и такими же отворотами у карманов — прошествовал по этому коридору завтракать.

Кроме джентльмена в коричневом, в буфете в это утро никого посетителей не было. Ему накрыли столик против камина; он сел поближе к огню, и дожидаясь, когда ему подадут, сидел совершенно неподвижно, словно позировал для портрета.

Он сидел, слегка наклонившись, опершись руками па колени, такой положительный и степенный, а карманные часы громко тикали под широким отворотом в кармане его жилета, словно назидательно противопоставляя свою солидность и долговечность эфемерности и непостоянству весело потрескивающего огня. У него были стройные ноги, и он немного щеголял ими, судя по туго натянутым тонким коричневым чулкам и простым, но изящным башмакам с пряжками. Маленький, смешной, аккуратно приглаженный, белокурый завитой парик, очень плотно прилегавший к голове, надо полагать, был сделан из волос, хотя казалось, будто он то ли шелковый, то ли стеклянный. Белье на джентльмене не отличалось такой тонкостью, как его чулки, но зато белизной оно могло поспорить с пеной морских волн, разбивающихся о берег, или белыми пятнышками парусов, сверкающих на солнце.