Люби сильнее - Елена Тодорова Страница 11

– Зачем? Зачем ты пошел к ней?! Мы же… Мы… Ненавижу тебя!

Сходу понимаю, о чем, точнее, о ком речь. Но это «мы»… Как оно полосует!

Не собирался что-то из прошлого обсуждать. В принципе нет никакого желания извлекать что-либо относительно того черного и болючего «вместе». Но она вытряхивает из меня все, что только можно. Кости по-новой ломает. А я еще до бега обороты набрал. Делаю прежде, чем думаю. Нет, сейчас я вообще ни хрена не думаю.

– Я тебе ничего не должен, забыла? Сама меня послала. Вроде как предельно ясно. А дружить я с тобой, уже сто раз сказал, не намерен. Даже не заводи эту тему, блядь!

– Не должен? Так, значит? – голос стихает, сорванным шепотом выходит. – Ты же сам говорил… Мы исчезающий вид, так? Ярик… Ты меня убил! Сегодня ты снова меня убил!

– А ты меня – нет? – этим ревом больше чувств выдаю, чем могу себе позволить.

– Я тебя три года ждала! Три года! На других даже не смотрела. Верила, что ты вернешься, и все наладится. Но ты… Сволочь! Животное! Ненавижу!

Вот сейчас это и происходит… Натяжка. Детонация. Взрыв. Грудь на куски.

Ждала? Ни с кем, значит? Ждала?

Дрожит кровавая масса. Холодцом идет. Только я себя уже не пытаюсь собрать.

– Ждала? – хрипом выдыхаю и, поймав пальцами ее подбородок, не позволяю отвернуться. Не отпущу, пока не ответит. А она молчит, и молчит. Вся дрожит подо мной и упорно молчит. – Маруся… – как же трудно выговаривать эти звуки. Они, на хрен, продирают мне глотку. Вынуждают глаза слезиться от вполне реальной физической боли. – Повторяй! Ждала?

– Ждала, – кажется, что вот-вот заплачет. Может, так и надо… Я смогу ее вылечить. Пусть плачет сейчас. Она всхлипывает и зажмуривается. Пока веду пальцами по ее щекам, рвано дышит. Я – тоже. Высоким разорванным хрипом. А потом Машка открывает глаза и вновь меня гневом окатывает. – А теперь… Завтра пойду и тоже с кем-нибудь пересплю! Хватит!

– Только попробуй, блядь!

– Попробую!!! Так и сделаю!

– Шею тебе сверну, на хрен. И закопаю прямо тут, под деревом.

– Вперед! Я тебя с того света достану. Я тебя, Градский, с того света… Три года не трогала. А теперь покоя тебе не дам! Ясно тебе? И плевать мне на все! Смерти я не боюсь! Ничего не боюсь. Больше ничего.

Я все это переварить попросту не способен. Живого места не оставила. Никаких, блядь, фильтров. Все прямо в душу.

– Закрой рот, – сам зажимаю ладонью, потому как она явно не собирается останавливаться. – Твою мать, Маруся, не взрывай меня! Молчи. Не смей так говорить!

Пока я ей все это вербально втрамбовываю, щипает и царапает. Завтра буду как дворовой кот после бойни. Со святошей такое не впервой. На эту хрень мне начхать. Я ее отпустить не могу. Не после того, что она сказала.

Я ее теперь никуда не отпущу, блядь.

Только вижу ведь, что святоша на грани истерики. Не ломать же ее силой, в самом деле.

Я и сам… Набросился, как скотина. Разнесло в щепки. Собрать бы теперь в кучу. Осознаю, что нуждаюсь в перезагрузке.

Рывком поднимаюсь, и Марусю следом на ноги вздергиваю. Все еще смотрит на меня, как на последнюю тварь.

– Виноват. Больше не трону. Поговорить надо. Спокойно. В дом пойдем.

Ответом служит жест, который мне в ее исполнении с детства хорошо знаком – средний палец. Хорошо, что не с двух рук.

– Не пойдешь, значит? – звучу якобы мирно и сдержанно.

Только дыхание все еще срывается.

– Конечно, нет, – выпаливает подорванным шепотом. – Теперь нет!

– Стой, – прихватываю за локоть, когда слинять намеревается. – Выдохни и подумай…

– У меня нет на тебя времени, – чеканит, не давая закончить. – Так ты днем сказал? Вот и у меня! Отпусти, – дергается в сторону.

Я отпускаю, но преграждаю путь.

– Не выслушаешь?

Глаза в глаза. И время будто останавливается. Только сейчас мы не сплетаемся, как раньше. В воздухе сцепляемся.

– Нет.

Понимаю, что не выйдет нормального диалога, пока не успокоимся.

– Когда?

– Что «когда»?

– Когда ты будешь готова говорить?

– Никогда!

– Послушай, святоша, блядь…

– Больше я тебе ничего не должна.

Она тупо обходит меня и, петляя между деревьями, чешет к калитке.

Твою мать…

Да, я виноват. Но и Маруся…

Черт возьми…

Иду за ней, но держусь на расстоянии. Она пару раз оглядывается, словно для того, чтобы убедиться, что не одна, и, не сбавляя темпа, продвигается к дому. Так и добираемся до парадного крыльца.

Я должен что-то сказать, но ничего разумного на выбросе эмоций в голову не лезет. Поэтому молчу, позволяя ей захлопнуть перед собой дверь.

Ждала… Ждала…

Мария

На следующий день я стараюсь жить.

Кажется, сердце безостановочно в усиленном режиме работает. Руки дрожат. Нет, все тело трясет. Внутри сумасшедшая пляска эмоций, отбивают ударными ритмами.

Я не переживу этого… Не переживу…

Зачем же он так? Зачем?

За ночь глаз не сомкнула. Выпадая из реальности, упорно видела только Ярика. Но не спала. Нет, я не спала. Физически не получалось. Только Град в сознании и подсознании. Не могу я без него! Без него ничего не могу. Боль и тоска глубже, чем три года назад, когда уезжал.

То, как он трогал меня, как обнимал – в этом такая одержимая потребность сквозила. Озноб и жар, даже сейчас, когда вспоминаю. В груди все тугим жгутом скручивает. Импульсы, как раскаленные лампочки по всему телу.

Неужели он так со всеми?

Неужели так бывает?

Зачем? Зачем…

Утром вновь как чумная. Долго умываюсь холодной водой. Чтобы убрать воспаление и отек, закапываю глаза и накладываю патчи. Долго ловлю собственный взгляд в отражении. Он ни в какую не приобретает ясность. Не от мира сего, вот как я это называю. Живу в вымышленном.

Но сегодня я сделаю все иначе. Не пустые угрозы бросала. Мне нужно двигаться дальше.

– Мм-м, красивое платье, – одобряет мама, когда спускаюсь вниз.

– Выпустишь Десси? Я сегодня спешу, – первое вранье. – Только следи, чтобы калитки были заперты. Лука вернулся… Сама понимаешь.

Прячу глаза, чтобы она не увидела эмоции, которые я, как ни стараюсь, не могу разогнать.

– Уже. Папа с ней гуляет, – только мама это произносит, хлопает входная дверь и слышится характерное шлепанье лап по паркету. – О, вот и они! На завтрак самообслуживание, ок? Я только кофе сварила.