Мнемозина, или Алиби троеженца - Игорь Соколов Страница 15

– Тише, Герман, тише, – еще более мягко и успокаивающе зашептал Леонид Осипович, – просто моя стерва все забрала себе до копейки и держит меня около себя, как кота помойного!

– Ну, уж и вправду помойного?! – усмехнулся я, и быстро отсчитал тестю тысячу евро.

– Спасибо, касатик, Родина-мать тебя не забудет, – тесть снова облапал меня потными грязными ручищами, и побежал в аэропорт успокаивать тещу, а я весь обмазался антимикробной мазью, быстро прополаскал свой рот настойкой перца, и только потом сел в машину.

– И зачем вы ему столько денег дали, он же их все пропьет, да на баб спустит! – заулыбался Владик.

– А ты откуда знаешь? – спросил я, украдкой косясь на спящую Мнемозинку.

– Так он без вас меня постоянно эксплуатировал, то в кабак, то по проституткам его возил, – обиженно почесал свой длинный нос Владик.

– Да, тише ты, дурачина, а то Мнемозинка проснется, – одернул я его, – мало ли чего не бывает на свете! Если б ты половину своей жизни изучал северного оленя, может быть, и не так еще свихнулся!

– Уж это точно, – хмыкнул довольный Владик, трогаясь с места.

Совсем рядом, невдалеке от нас суровая теща уже вела за руку притихшего тестя к одному из стоящих такси, и мне почему-то Леонида Осиповича стало жалко, и он, как бы в подтверждение моего сочувствия, помахал мне рукой, тут же получив от своей жены подзатыльник.

– Интересно, как быстро я отправлю их в путешествие?! – вслух задумался я.

– Все очень просто, – пробормотала во сне Мнемозинка, и я опять похолодел.

Из дневника невинного садиста Германа Сепова: Невинность:

Невинность Мнемозинки я однажды прочитал в ее глазах. Невинность Мнемозинки борется сама с собой, она вне ее характера и вне ее судьбы, но иногда она выражает собою ее постоянно голодную потребность испачкаться о любое живое существо, соответствующее ее половой ущербности.

Пол – это уже сама ущербность, а влюбленные, т. е. сексуально-влюбленные – это ущербные люди.

Пол – признак деградации и вымирания всей человеческой цивилизации…

Поэтому я бережно охраняю невинность Мнемозинки, постоянно укладывая ее в сон с помощью вирнола.

Сон : Более всего я очарован сном Мнемозинки…

Во сне проявляются все ее невинные черты, во сне она словно возвращается назад, в свое детство, в тихое и укромное засыпание под одеялом…

Она даже спит как ребенок, и также как ребенок свертывается калачиком… Она беззащитна во сне и признается в этом самой позой, покоем своих обездвиженных рук, спокойствием чуть слышного дыхания, а самое главное, оцепенелостью своего полового органа.

Во сне она никогда не занимается онанизмом, отчего выглядит так очаровательно, как сказка, нарисованная на картинке..

Правда, иногда во сне она стонет, беспокоя меня своей генитальной эрекцией, но бывает это, слава Богу, так редко, что я все чаще не сплю, любуясь как спит Мнемозинка.

Все действительно, оказалось очень просто, как пробормотала во сне Мнемозинка.

Идея кругосветного турне очень увлекла тестя с тещей, а слабость и сонливость была оправдана как переменой климата, так и прощальной попойкой.

– А я вроде и не помню, чтобы я пила, – зевала за столом Мнемозинка.

– Ах, дочка, какая же ты у нас шутница, – заулыбалась Елизавета Петровна, ее вчерашнее, подозрительное и одновременно язвительное отношение ко мне совершенно испарилось.

– Да, уж, дочка, ты уж постарайся все вспомнить! – поддержал жену Леонид Осипович.

– И чего вы ко мне пристали, я спать хочу! – снова зевнула Мнемозинка.

– Это у тебя от недосыпания, – вздохнула теща и, взяв Мнемозинку за руку, повела ее в спальню.

– Совсем, прямо, как ребенок стала, – с улыбкой оглянулась теща на меня, и закрыла за собой дверь в гостиную.

– Конечно, Герман, два месяца на одном и том же корабле, наверное, скучно будет, зато мы весь мир увидим, – зашептал тесть, когда мы остались одни.

– Ну, почему же скучно, – улыбнулся я, хитро поглядывая на тестя, – теплоход очень большой, там есть и бассейн, и кинозал, и множество ресторанов, баров, это считай, как небольшой город.

– А что, и проститутки там тоже есть? – заметно оживился тесть.

– Конечно, есть! Для тебя, дорогой тесть, у меня все есть! – засмеялся я, смело хлопая Леонида Осиповича по плечу рукой в резиновой перчатке.

– Тише, Герман, а то жена услышит, – взмолился тесть, – а как же их там можно распознать-то?

– Да, они сами кому угодно будут на шею вешаться! А потом там вся обслуга-прислуга этим занимается, это у них как дополнительный источник дохода! Но презервативы, Леонид Осипович, обязательно захватите, сейчас в мире всякой заразы, сам знаешь, сколько!

– Уж об этом, Герман, можешь не беспокоиться! – сразу повеселел тесть.

– И зачем я это ему говорю, – задумался я, – неужели только для того, чтобы сойти за своего, и побыстрее их отправить в эту чертову кругосветку?!

– А Мнемозинку-то не спаивай, все-таки дитя родное! – вдруг всхлипнул Леонид Осипович, а что это ты в перчатках резиновых?!

– Это я от аллегрии лечусь, – шепнул, покраснев я.

– Бедный Герман, такой молодой, и уже весь больной, – всхлипнул Леонид Осипович.

– Да, ничего страшного, скоро пройдет, – еще больше смутился я.

– И все-равно ты очень бедный, – продолжал всхлипывать Леонид Осипович.

Только сейчас я обратил внимание, что он уже где-то наклюкался.

– А денежку-то ты мне еще подбрось, – сквозь слезы нахально улыбнулся тесть.

– На проституток, что ли?! – усмехнулся я.

– Ну, Герман, ну, я же просил тебя потише, зачем это моей жене знать?! – опять перешел на шепот Леонид Осипович.

– Ладно, – вздохнул я, и протянул ему пачку евро, – этого хватит?!

– Сейчас, подожди, – оживился Леонид Осипович и со всей осторожностью стал пересчитывать деньги, тут же рассовывая их по карманам, а несколько купюр он умудрился даже засунуть себе в носки.

– Экий вы, Леонид Осипович, предусмотрительный! – удивился я.

– Да, Герман, жизнь научила меня очень многому! – заулыбался Леонид Осипович.

– А что это ты такой сегодня радостный-то? – вошла в гостиную Елизавета Петровна и начала с подозрительной гримасой внюхиваться в окружающий воздух.

– Что, уже выпил?! – она склонила голову над покорно раскрывшим свой рот Леонидом Осиповичем.

– Ну, так и есть, – усмехнулась она, – эх, Лёня, у тебя же сердце больное! О чем ты только думаешь?