Проклятие Черного Аспида. Книга 2 - Ульяна Соболева Страница 2

Лихорадочно разрывает тесемки на груди, и меня выгибает назад, чтобы подставить ноющую плоть и до боли налитые соски его рукам и губам. И чувствую, как что-то твердое упирается мне между ног и в низ живота. От страха и предвкушения сводит все тело… предвкушения того, как своей сделает, и мозги туманятся, отказываются признавать, что потом я умру под чудовищем, ведь никто не выжил еще под натиском зверя. И мне хочется стать его, по-настоящему, почувствовать, как накроет собой и ворвется в меня, разрывая болью все мое тело… и вместо ужаса низ живота пылает огнем, и от боли хочется закричать. От иной боли. От жадного желания снова испытать с ним то самое ослепительное наслаждение… а после и умереть не жалко.

Но он вдруг прижимается лбом к стволу дерева над моим плечом, тяжело и хрипло дыша, замер, дрожа всем телом. И я зарываюсь в его волосы. В эти многочисленные косички, которые жестко скользят между пальцами, заставляю его посмотреть мне в глаза. Полыхающие огнем радужки и вертикальные зрачки, в которых змеятся огненные молнии, то сужаются, то расширяются. Страшные и в то же время завораживающие.

— Я хочу тебя… твоей хочу быть. По-настоящему. Женщиной твоей.

И все его тело дрожит в ответ на каждое мое слово, за горло ладонью обхватил, и долго в глаза мне смотрел.

— Ты пожалеешь об этом.

— Никогда не пожалею. Обещаю.

— Плевать на твои обещания, даже если не сдержишь их. Мне плевать на них будет.

Придерживая за поясницу, опустил в траву, нависая сверху.

Молчит, больше слова не говорит. Напряжен настолько, что я вижу, как по его вискам катится пот. И снова со стоном на мой рот набрасывается, руки хаотично гладят мое тело, мои ноги, и широко раскрытый рот скользит по моему подбородку, по шее, вниз к ключицам, прикусывая их, еще ниже к воспаленным соскам, и я впиваюсь в его волосы снова, когда горячие губы сильно обхватывают острые кончики по очереди, терзая их, вылизывая так бесстыже и нагло, что у меня в голове мутится. И он сам не сдерживается, стонет громко, надсадно, останавливается отдышаться и в глаза мне долго смотрит, обхватив пальцами сильно мое лицо, словно удерживая взгляд. Наверное, это триумф женский, когда зверя лихорадит от страсти, и кажется, что он обезумел совсем.

Глажу его волосы и влеку снова к себе, а руки сами к его рубашке тянутся, задирают наверх, тянут изо всех сил, и до дрожи хочется телом голым к его телу прижаться, всей кожей его ощутить на себе. В нетерпении сбрасывает с себя рубаху, стягивая через голову, и я льну к груди его гладкой и в то же время испещренной тремя жгутами старых шрамов от чьей-то огромной лапы. Острыми сосками скольжу по каменным мышцам, по горячей коже. От стонов горло болит, и от нетерпения меня саму лихорадит.

Смотрю на лицо его бледное, на губы мокрые и с ума схожу от осознания, что они целовали мой рот, ласкали мою грудь и оставили влажные следы на моей шее. И еще где-то там вдалеке страх щекочет словно острыми, заточенными когтями — в любую секунду он может разодрать меня на части… и вдруг в голове вспыхивает картинками-обрывками, как Демьян по лесу скачет и… и голос его о том, что здесь в лесу нет иной сущности, кроме человеческой. А Аспид, словно в ответ на мои мысли, жадно по мне поцелуями скользит, вниз по шее, кусая, оставляя засосы, словно изучая каждый сантиметр моего тела…

— Пожалуйста, — поднимаясь к нему, обхватывая шею дрожащими руками, но он так же беззвучно укладывает обратно в траву, накрывая рот ладонью и наклоняясь к моей груди, снова обхватывая сосок горячим ртом, словно играясь, словно он сам изучает меня, взмокший и дрожащий, но всецело контролирующий процесс, наслаждающийся каждой секундой. Я задыхаюсь от стонов, а он от груди моей отрывается и в глаза мне смотрит, улыбаясь уголками порочного рта, продолжая играть с сосками, сжав их двумя пальцами и перекатывая, заставляя взвиться от невыносимого желания получить от него намного больше, стиснув в кулаки его жесткие волосы, царапая бритый затылок ногтями и извиваясь уже совершенно бессовестно, потеряв всякий стыд, требуя чего-то, умоляя его бесконечным жалобным шепотом.

Руку его перехватываю своими руками, жадно покрывая поцелуями шрамы и узоры черные, сплетенные символами и узлами непонятными.

— Жданааа, мояяяя — выдыхает мне в рот, придавливая ладонью к земле, — скоро… терпи. Трогать хочу. Всю тебя. Везде. Терпи. Только здесь так можно… нигде больше и никогда так не будет. Запомни. Нигде и никогда.

Только я ни слова уже не понимаю, головой мотаю из стороны в сторону, пьяная, как будто опоенная маревом каким-то, извиваюсь под ним. Всматриваясь в глаза мои умоляющие, Аспид ладонью ниже скользит, властно мне ноги раздвигая. Терплю. С ним что угодно терпеть буду, только невыносимо это — каждое его касание такое мучительно-сладкое, такое грубо-нежное. Пальцы шершавые, а гладит осторожно, так осторожно, что мне кричать хочется.

Коснулся там, где все жаром горит, и я вверх подалась, выдыхая судорожно, и рот в немом крике приоткрылся, лицо исказилось в болезненном ожидании, и судорожный вдох разорвал кипятком изнутри, когда ощутила, как его пальцы гладят у самого входа, трепещут, поддразнивая.

И я уже дрожу, как в лихорадке, не в силах взгляд от его глаз отвести. Нависает надо мной, опираясь на сильные руки, пристраиваясь у меня между распахнутыми ногами.

— Моя… маленькая Ждана, на меня смотри, — выдыхает мне в губы, и я не отрываясь смотрю в зрачки его звериные. Чувствуя, как в меня вжимается что-то огромное и горячее, как тянется мое лоно, крепко охватывая его плоть, поддаваясь ей и сопротивляясь одновременно, — сладкая Ждана.

Я ощущаю его изнутри, судорожно вздрагивая, и вся сжалась от напряжения и понимания — он меня берет именно в эту секунду, входит в мое тело собой. Мой дракон, мой зверь. Покрытый каплями пота, с дрожащими губами, медленно погружается внутрь, сильно растягивая, проталкиваясь вперед мелкими рывками, и сжирает каждую реакцию с моего лица.

Так медленно, так невыносимо медленно, и я пошевелиться не могу, впиваюсь в его плечи, царапаю их, а он не шевелится… замер, когда я губу прикусила, и в ту же секунду снова пальцы его чувствую. Дотрагивается там, где раньше языком ласкал, там, где обвивался так тонко и невыносимо, а сейчас медленно гладит, дразнит, сжимает. Непроизвольно двигаюсь в такт его ласкам, тянусь к губам, а он назад подается и смотрит в мои глаза, его зрачки расширяются по мере того, как я реагирую на ласку, они становятся все больше и больше, утягивают, как в водоворот сумасшествия.

От нетерпения и напряжения слезы на кончиках ресниц дрожат, и я хватаю сухими губами воздух.

— Скоро, Ждана… ты уже скоро примешь меня всего, — шепчет мне в губы и растирает там внизу одинаково медленно, а сам не дышит, а рвано хрипит в унисон моим стонам, приоткрывая рот, когда я свой открываю.

Шипит по-змеиному, когда я чувствую, как дергается бугорок, стиснутый подушечками его пальцев, и в изнеможении, закатываю глаза, вздрагивая всем телом, на мгновение замираю, широко открыв рот, чтобы втянуть громко воздух и зарыдать, содрогаясь. В ту же секунду он делает мощный толчок, а меня еще трясет в экстазе, и я громко кричу, продолжая пульсировать, плотно обхватив его изнутри саднящей, словно израненной и обожженной плотью, но все еще содрогающаяся от наслаждения. Боль вспыхнула посередине острейшего по своей силе экстаза, сплелась с ним, и задергалась внутри и снаружи сладкими спазмами, острыми как лезвие и невыносимо-прекрасными.