12 месяцев. Необычные эротические приключения - Генрих и Ксения Корн Страница 2

Я был спрятан от мира так глубоко, что меня никогда и ни за что не найти, даже если очень того захотеть. Но они как-то нашли. И зачем-то. В тот момент, когда я открыл дверь и увидел их перед собой, только вот эти два вопроса волновали меня: как и зачем.

– Генрих решил, что мы должны побывать у тебя в гостях, – как бы угадывая мои мысли, сообщила Ксения. – А уж если Генрих решает кого-то или что-то найти, то обязательно найдёт. Привет!

Генрих пожал мою руку.

– Случайная встреча – самая неслучайная вещь на свете, – сказал он с улыбкой. – Впустишь нас?

– Конечно, но… вот…

Я растерянно посторонился, и они вошли.

– Так вот, значит, где ты живёшь? – оглядывая мою захудалую комнатку, добродушно бросила мне Ксения, а Генриху вполголоса заметила: – Слушай, Генрих, это просто прекрасно. Как ты и говорил.

– И всё-таки как вы меня нашли? – наконец нашёлся я.

– Силой мысли, – коротко ответил Генрих, помогая снять шубу Ксении. – Давай все вопросы чуть позже.

– Не переживай, у тебя будет достаточно времени, чтобы узнать всё, что ты хочешь, – пояснила Ксения, одарив меня своим очаровательным взглядом.

Но я всё равно ничего не понял. Они же довольно быстро, словно были у меня сто раз, освоились – разделись, убрали свои вещи, накрыли на стол. Притом делали всё это настолько просто и буднично, точно друзья, самые близкие друзья. Мне было приятно такое чувство – чувство обычной и естественной человеческой близости. Признаться, оно меня не баловало, ведь я вот уже пятый год жил один, родители были далеко отсюда, а настоящих друзей у меня как-то не завелось.

Генрих открыл форточку и закурил в неё свою дорогую сигару, а Ксения, присев за стол, пригласила меня:

– Иван, иди ужинать. Кстати, можно я буду называть тебя чуть иначе? Например, Ян. Это так по-январски, ведь правда?

– Хорошо, пусть будет Ян… – смущённо промямлил я.

– Тебе неловко, что мы пришли? – серьёзно спросила она, глядя мне в глаза.

Боже, как же красивы были её глаза – глубокие, тёмные, жгучие глаза. Я не смог долго смотреть в них: точно ослеп и зажмурился. Да так, что выступили слёзы. Предательски крупные, немужские слёзы – какие не спрячешь.

– Что с тобой? – услышал я её встревоженный голос, ничего не видя перед собой.

Но и сказать я тоже ничего не мог: в горле немым комом встало что-то тяжёлое и такое неповоротливое, что никак его не убрать, не сдвинуть с места.

– Ну что ты пристала? Дай человеку прийти в себя, – спас меня Генрих. – Иногда бывает так радостно, что аж до слёз. Сейчас, я думаю, как раз такой случай. Верно, Иван?

Я охотно кивнул головой и сел за стол.

На столе стояла бутылка вина – по-видимому, жутко дорогого, с французским названием, что-то вроде «Le mystère de la Vie», во французском не силён, потому точно уже не помню – и вокруг неё закуска в одноразовой пластмассовой посуде: салаты, бутерброды, фрукты.

Генрих открыл вино и спросил:

– Есть бокалы? Штопор я у тебя нашёл, а вот бокалы…

– Бокалов нет, к сожалению, – поспешно ответил я. – Есть только стаканы… такие, знаете, старые, советские… гранёные. Это не моя комната, я снимаю её, пока учусь.

– Гранёные стаканы! – воскликнула Ксения. – Так давайте будем пить из них, я сто лет не видела гранёных стаканов! Ян, где они?

Это «Ян» мне по правде говоря не понравилось, но в её устах… В её устах всё было прекрасно.

– Там… я сейчас…

– Сиди-сиди, я сама найду!

– Вы не найдёте… сейчас…

В моей комнате даже мне не всегда удавалось что-то найти: весь этот хлам, да и прочее… В общем, мне стало ужасно стыдно. За занавеской, возле кухонного шкафа, где хранились стаканы, в ржавой раковине валялась немытая посуда, а под ней стояло оно – отхожее ведро, мой туалет. Вечером и ночью я не рисковал ходить в общую уборную. Во-первых, там было так нагажено, нередко наблёвано, что самого выворачивало наизнанку. Ну и, во-вторых, с соседями по квартире, сплошь пьяницами и уголовниками, лучше не встречаться в разгар их буйных гуляний.

Но Ксения, не слушая меня, бросила беглый взгляд на шифоньер с открытыми дверцами, откуда торчали ворохи тряпья, и тут же отправилась за занавеску. Через мгновение она вернулась оттуда с невозмутимым и даже радостным лицом. А в руках держала те самые гранёные стаканы.

Вдруг в мою дверь постучали. С настойчивой грубостью. Трижды кулаком, дважды ногой. Так всегда делал Толик, злой, вечно пьяный мужик с уголовным прошлым.

– Эй, Ванька, слышь, бля! – услышал я его хриповатый голос. – Ну-ка, пацан, сбегай-ка дяде за бутылкой! Да, бля, открывай уже, сука, Иван-болван, бля!

Когда Толик говорил «сука» – это значило, что он злее, нежели обычно, лучше было не притворяться, будто никого нет дома, и открыть. Он мог и дверь выломать запросто.

Я, почему-то виновато посмотрев на Генриха, вскочил и открыл дверь. В комнату ввалились, источая тошнотворный перегарный духан, Толик и с ним ещё один мужик, мне незнакомый, лысый и тощий верзила в майке-алкоголичке, с красноречивыми тюремными татуировками на руках.

– Ты чё, бля? Не слышишь, что ли, олух? – взвизгнул Толик и, увидев моих гостей, удивлённо осклабился: – А это кто у тебя?

Генрих встал, подошёл к Толику и, цепко, пристально глядя тому в глаза, спокойно сказал:

– Мы гости этого молодого человека, а вы, два чёрта, сейчас же подите прочь отсюда.

Незнакомый мужик испуганно пробормотал:

– Да ну тебя, Толян, я пошёл…

И ушёл, а Толик точно вкопанный всё ещё стоял – со стеклянным, отчего-то потухшим взглядом. Генрих своей тростью легонько подтолкнул его в плечо.

У меня холодок пробежал по спине, с Толиком шутки плохи – его все в доме боялись, ведь ему и убить человека раз плюнуть, за это и сидел. Но он каким-то не своим голосом извинился и вышел, закрыв за собой дверь. В это трудно было поверить – всё произошло, словно не наяву, а во сне.

С того момента всё стало, словно бы не наяву, а во сне. Или же наоборот – всё, что было раньше, было во сне. Вся моя жизнь. И лишь теперь в моих ушах и глазах забрезжило нечто иное – яркое, сильное и живое. Так бывает, когда сквозь сон, поверх него, слышишь звуки реальности, когда глаза ещё закрыты, но уже видят свет настоящего. Когда ты ясно осознаёшь на исходе сна, что спал, и вот теперь проснулся и можешь открыть глаза.

Но тогда я побоялся открыть их. Или, может быть, мне приятнее было побыть ещё немного там, во сне, зная, что это всего лишь сон.

Генрих налил в стаканы вино и пригласил всех к столу.

– За тебя, Ян! За твою радостную и счастливую жизнь! – звонко стукнув своим стаканом по моему, произнесла тост Ксения.