Ревнивая лампа Аладдина - Шахразада Страница 2

И в это мгновение маг застыл. Словно черные крылья, развевались полы его одеяния. Из простертых вверх рук ударила в небеса черная молния… Громовой голос, казалось, воцарился над всем миром:

– Кто он? Звезда Телеат, скажи мне его имя! Кто тот избранный, что поднимет для меня Камень?

– Человечек… Наглец… Букашка… – Казалось, само пространство заговорило глубоким раскатистым голосом – и то был голос Мироздания: – Как смеешь ты тревожить Мир? Зачем тебе знания, которые погубят тебя?

– Знания возвеличат меня! Камень сделает меня всемогущим! Ибо я достоин только этого!

Громовой хохот мог в любой момент опрокинуть наглеца, вздумавшего тревожить Вселенную своей никчемной суетой.

– Пусть так… Ты увидишь все сам, человечек… Избранного зовут Аладдин, сын мастера Салаха.

– Благодарю тебя, звезда знаний!

Голос магрибинца был еле слышен за ревом ветра, бушевавшего вокруг.

– Не благодари, ничтожный! Ты вызвал к жизни свою погибель!..

И вновь раздался громовой хохот. Но он становился все тише. Вот уже пропал и ветер что, казалось, готов был разорвать в клочья черное одеяние магрибинца.

– Аладдин, сын мастера Салаха… – проговорил маг, словно пробуя на язык имя того, в чьих руках, как он надеялся, находится с этого мига его судьба и судьба всевластия.

Стих ветер, исчезли черные тучи, что непроницаемой пеленой заволокли небосвод от края и до края… Звезда открыла свою тайну, назвала имя человека Предзнаменования. Откроется ли ему Камень? Узнает ли он тайну тайн?

– Но, дочь наша, звезда нашей старости, ответь! Зачем тебе понадобился этот недостойный?

– О ком вы, отец?

– О греке, толмаче.

– А, о Никифоре…

– Зачем ты свела его с ума? Ведь он теперь вместо толковых речей несет какую-то околесицу, слова внятно сказать не может!

– А мне кажется, что он говорит вполне толково!

Царевна Будур, дочь властелина правоверных, властителя Багдада, да хранит его небесный свод, наконец оторвалась от созерцания загнутых носков своих башмачков.

– Толково… – у ее отца перехватило дыхание, казалось, негодование его сейчас просто убьет.

– Конечно толково, – кивнула Будур, и драгоценные камни в длинных серьгах сверкнули кинжальным блеском. – Вчера он мне вдохновенно поведал, как мы с ним убежим, как будем жить своим умом, всего добьемся собственными трудами, как его любовь сделает меня счастливой… Глупец…

– Но зачем он тебе понадобился, скажи нам? Разве мало у тебя женихов, достойных твоей руки и нашего благословения?

– Ах, отец, да он мне вовсе не нужен! Я всего один день любовалась его длинными прекрасными ресницами. А он уже вообразил невесть что!

– Дочь наша, – халиф устало опустился на подушки, – но когда же ты поймешь, что недостойно царевны, недостойно дочери халифа вести себя, словно девка из веселого квартала!..

– Отец, мне все равно, что ты думаешь обо мне! Никто из этих никчемных слабых мужчин мне не нужен… Ну, если хочешь, можешь убить их всех!

Халиф Хазим Великий, зять мудрой царицы Ситт Будур, и сам уже давно царь, никак не мог понять, почему его дочь, внешне так напоминающая бабушку, вздорностью и нравом не похожа ни на кого ни в роду великих халифов, ни в роду Фудзивара. Эту девчонку с малых лет баловали, ей потакали в малейшей прихоти. Будур было доступно все – от фарфоровой куклы до горячего коня. Но вместо благодарной и мудрой владычицы выросла… Халиф мог произнести это слово лишь про себя, дабы вслух не оскорбить стен дворца, что видели здесь не одну мудрую царицу. Одним словом, выросла стерва – жестокая бессердечная кукла.

Царевна играла жизнями подданных, не щадила служанок, жестоко наказывая их за малейшую провинность (а то и вовсе без провинности). Ее желания были иногда такими странными, трудновыполнимыми. Халиф уже подумывал о том, что было бы мудро найти какого-нибудь отчаянного храбреца, готового на любые безумства, – и посылать его на выполнение поручений царевны. Но безумцы почему-то обходили стороной владения халифа Хазима, опасаясь, вероятно, что очередное поручение станет и последним в их жизни. А вот подросшая Будур решительностью и безрассудством могла поспорить с сотней отчаянных храбрецов.

То ей пришла охота под покровом ночи покинуть дворец, взяв с собой лишь одну служанку, и до самого утра гулять по пустым улицам города. То, упражняясь в умении владеть оружием, вместе с десятком мамлюков участвовала она в сабельной схватке. Не прошло и месяца, как Будур решила стать колдуньей, выбралась через окно и убежала в квартал, где издавна жили маги и колдуны (а среди них и те, кто лишь считались таковыми, – ибо немало было среди них и шарлатанов).

Но более всего пугала царя Хазима страсть Будур сводить с ума всех мужчин, кто хоть раз осмеливался поднять глаза на совершенный в своей красоте лик царевны. С сожалением Хазим вынужден был признать, что дочь была необыкновенно привлекательна, но красота эта была жестокой, колдовской, немилосердной. Бессердечная царевна играла жизнями своих воздыхателей так, словно это были не живые люди, а пешки в шахматной игре, благороднейшей из игр.

Несчастный Никифор, последняя из жертв жестокости Будур, уже неделю ходил словно зачарованный. Царь до поры до времени терпел это, рассудив (не зря же он был любимым зятем мудрой Ситт Будур), что это чувство грозит несчастьями одному лишь греку. Но только вчера Никифор допустил промах, который чуть было не стоил царю изрядной доли казны – несчастный толмач так истолковал слова купцов, что царь едва не купил безлюдный и бесплодный островок у берегов страны франков.

Досадное недоразумение разрешил второй толмач, мужчина в годах, славянин Влас, знавший множество наречий. Почему Будур не оплела его своими сетями, было неясно, тем не менее его вмешательство не облегчило участи Никифора, которого Хазим приказал заточить в каменный мешок (более для того, чтобы так излечить его от жестокой страсти к царевне, чем из желания убить несчастного глупца).

И вот теперь царь пытался понять, зачем дочери понадобилось кружить голову юному греку. Но дочь опять не дала никакого вразумительно ответа. Похоже, делала она это просто из интереса.

Царю Хазиму вдруг пришла в голову страшная мысль. Что будет, если его дочь влюбится вот так – безнадежно, бессмысленно? Какие беды накличет она собственной безрассудной страстью? Что может сделать с ней тот жестокий, кто вызовет в ней подобную страсть? И что тогда станет с ней самой – любимой, избалованной дочерью всесильного халифа, повелителя правоверных, да хранит Аллах всесильный и всемилостивый его царство сто тысяч лет?

Страшны были картины, что промелькнули перед мысленным взором халифа…

Но что ему теперь делать? Как смирить непокорный нрав царевны? Как превратить ее в девушку, достойную называться дочерью повелителя правоверных? Где найти мага, что внушит Будур почтение к древним законам, страх перед всесильным отцом и уважение к себе самой?