Мнемозина, или Алиби троеженца - Игорь Соколов Страница 2

Еще мне очень близок по духу Витольд Гомбрович, который смог в романе «Космос» духовно охватить целый космос одного человека за несколько дней отдыха в польской деревушке… И вообще я не люблю писать о собственных творениях, пусть люди сами читают и делают какие-то выводы… Лично я знаю одно: «Все, что живет, никогда не умрет, но когда-нибудь и во что-нибудь перевоплотится…»

Автор

Достаточно один раз побывать в Шарм-Эль-Шейхе, чтобы понять, почему древние египтяне так страстно покланялись Солнцу, и почему их море было названо Красным.

Солнышка здесь жри – не хочу, а лучи его так и бьют тебя по морде, а когда оно рано утром выползет из-за горизонта, то можно увидеть, как его огромный красный шарик заполняет собой почти всю линию горизонта.

Арабы вокруг наших домишек опять заливают иссохшую землю ядовитым белым дымом, чтобы злые тропические насекомые и всякая прочая зараза немедленно уничтожалась. Ко всякому здесь деревцу, растеньицу протянута тонкая резиновая кишка, из которой каждый день оно бережно поливается, чтоб ему не околеть и не превратиться в мумию фараона. И все же самым пугающим и отвратительным зрелищем для меня были девочки, разодетые здесь как на грех, то есть совсем почти раздетые.

Вот уж болото, где черти найдутся! О, Боже, как же я прятал глаза от их так нагло и бессовестно обнаженных тел, от их более чем наполовину оголившихся задов, сисек, и как часто чувствовал головокружение, слабость во всем теле, будто я от этого всего уже лишился рассудка. И все же есть какой-то свой особый шик отдыхать на новый год здесь в восхитительном море, а что касается жаркой плоти, полное всяких Муси-Пуси, то и ее можно свалить с больной головы на здоровую, приняв немного успокоительного, и затормозив в черепушке всю похотливую дурь, после чего можно было уже безо всякого волнения разглядывать этих экзотических рыбок, девочек-конфеточек, их прекрасные личики, ярчайшие улыбочки, шуры-муры и амуры!

Окружающее их солнечным блеском море так и звало их занырнуть в себя, и раскрыть свои грешные глубины!

Вот только с купанием у меня были проблемы!

Еще с детства приучив себя к абсолютной чистоте, к исключительной гигиене своего тела, я очень боялся подцепить в морской воде какую-нибудь невидимую заразу! Вокруг нас и так полно всяких микробов, ну, а в морской воде их было видимо-невидимо, просто кишмя кишит, это и дураку понятно! Хорошо еще, что день назад мне попался Кацунюк, доктор, и к тому же прекрасный специалист в области инфекционных заболеваний.

Он довольно быстро научил меня бороться с инфекцией, с помощью собственного, пока еще незапатентованного изобретения – специальной противомикробной мази, изготовленной на основе барсучьего жира, т. к. оказывается, большинство микробных созданий не выносят ее противного запаха. Благодаря изобретению Кацунюка чувствовал я себя прекрасно.

В воде от меня шарахались любые морские паразиты, а когда погружался с аквалангом еще глубже, между хитросплетениями коралловых рифов, то вроде и сам уподобился невинной рыбехе, мечтающей воспрять единым духом. И вдруг здесь, в этом удивительном аквамурчике, как-будто придуманном сказочном мирке, гляжу я, и глазам своим не верю, мимо меня проплывает она, чудо из чудес, мечта из детства, самая настоящая богиня, и такая черноокая, такая офигенная, как сама Нефертити, и с таким неподдельным интересом смотрит на меня, но потом ей не хватает воздуха и она выныривает на поверхность, прямиком на солнышко, ну и я за ней следом. Она уже подплывает к пляжу, и я изо всех сил спешу за ней. На берегу ее встречает такая же красивая черноокая девочка, и я с грустью думаю о том, что это ее деточка, деточка-конфеточка, а там глядишь, и муж где-то спрятался поблизости, и мне, вроде, ничего не светит.

Я кидаю арабу свое подводное снаряжение, а сам ложусь в шезлонг, и из-под темных очков без зазрения совести разглядываю очаровательную незнакомку, которая так нежно и любовно поглаживает полотенчиком девочку, что порою мне, начинает видеться, что это я со всей изощренной яростью шлепаю кожаной плеточкой чаровницу по попе, а она, моя прекрасная богиня стонет от наслаждения и просит у меня еще добавки…

И я так явственно, осязаемо все это себе представляю, что и сам от наслаждения исхожу любовным стоном, а в голове у меня такой хмельной туман, вроде, как и пережарился, и перепил одновременно!

– Мнемозинка, ты мне уже надоела, – неожиданно орет на нее девочка, и тут я вдруг понимаю, что никакая она ей и не мать, а всего-то лишь нянечка!

А почему бы, и не приударить за нянечкой, если она так безумно красива?!

Да уж, она богиня, тут и спору нет, объедь хоть весь свет, она как яркое солнце, солнушко-подсолнушко, как эта голубая прозрачная водичка, полная таких же миленьких рыбешек. Богиня, внеземное создание, чудо, которое не устанешь хвалить, которой никогда не устанешь признаваться в любви, ибо она всегда будет идти от сердца!

Несомненно, Любовь полезна, да еще как, не от того ли сердечко мое дрожит как овечка при течке, а его удары так и отдают безумными громами в голове, и все у меня перед глазами кружится, вертится, и никак не может остановиться, это вроде зажигательной бомбы, тьфу-ты, самбы, ее ритмы отбивают дальнейший путь моему сердцу. Мнемозинка!

Какое клевое имечко! О чем же оно мне напевает?

Э, да это ведь богиню так звали, как ее, черт бы подрал, прямо и памяти нету, ну, в этой самой, в Греции. Ну, уж, если такая красотища в голову втемяшится, то всякой памяти враз лишишься! Да и зачем мне память, спрашивается, если сейчас мне воочию видятся две наши фигурки, и такие голенькие, на песочке танцующие и посреди толпы всеядного народа.

При этом одной рукой я держу ее ручку, а другая моя рука опять обхаживает ее божественную заднюю часть кожаной плеточкой, ладошкой, поварешкой, да чем угодно, а ее головка так соблазнительно откинута назад к ее животрепещещему задику, ну, а чувствительные губки чуть раскрылись, и в такой благодарной улыбке, что всю мою душу сразу же переворачивает наизнанку!

Так еще немножечко, и с ума сойду, или уже схожу, вот как я, однако переусердствовал! И вот уже, как ошпаренный, срываюсь с места, будто током меня ударило, или мешком из-за угла, и бегу изо всей мочи к ней, словно бегун какой, но только жаждущий завоевать не кубок мира, а ее единственное сердце.

– Мнемозинка, – смущенно шепчу я, весь, обмирая от нахлынувших на меня чувств, – Мнемозинка, можно с вами типа познакомиться?

А глаза мои так стыдливо опущены, да на ее стройные загорелые ножки, а пальчики мои так нервозничают, так и хватаются за пышнейший, как сама перинка, ее задик, да и на морде такой предательский пот выступает, ну, а рот вообще похож на пасть задыхающегося бульдога, не хватает только слюны, капающей по подбородку! Эх, какая она красивая, красивая-шаловливая, и какая у нее миленькая попка, так и хочется чем-нибудь пройтись по ней, привести в порядок, в порядок высший – наслажденья!

Да уж, а Мнемозинка смеется так чудно, причем, смеется, как в плен сдается! А уж улыбается как-будто ангелочек, и берет мои ручки в свои, а у меня опять ассоциация, как провокация, вот она, воспитательница детского сада, умеющая брать на себя ответственность за ребенка, то есть за меня, и успокаивать меня своим пленительным телом, его офигенной красотой.