Соблазнение Минотавра - Анаис Нин Страница 3

Австриец рассмеялся:

— Могу представить себе, какую поддержку вы получили бы здесь!

— А вы, мистер Хэтчер, уютно чувствуете себя в тропиках?

Хэтчер ответил серьезно:

— Я счастливый человек. Сумел научиться жить и чувствовать как аборигены.

— Значит, весь секрет в этом? Отчаявшимися, одинокими, разрушающими себя становятся лишь те, кто не способен слиться с местными, стать такими, как они?

— Пожалуй, — задумчиво сказал доктор. — А может быть, причина тому американский культ работы. Работа — тот стержень, который вас держит. Работа, а не радости простой жизни.

Слова его сопровождались звоном гитар. Как только одна гитара смолкала, наплывали звуки другой, продолжая плести из музыки сеть, которая улавливает вас и спасает от грусти, покачивая и погружая в дурман вечного карнавала.

И подобно тому, как каждое дерево было осыпано гигантскими блестящими цветами, играющими хроматические гаммы, выводящими рулады и трели красного и голубого, так и люди, словно состязаясь с ними, наряжались в еще более насыщенные индиговые, пламенные оранжевые, платиновые белые и какие-то другие цвета, напоминающие цвет манго, телесные тона гранатов.

Дома были украшены вьющимися растениями, усыпанными цветами в форме колокольчиков. Звон гитар, доносившийся изнутри домов и с порогов, вторил игре красок и напоминал об аромате гуайявы, папайи, кактусовых фиг, аниса, шафрана и красного перца.

Большие терракотовые кувшины, тяжело нагруженные ослы, тощие голодные собаки — все вызывало в памяти библейские образы. Все двери были распахнуты; Лилиана видела детей, спящих в гамаках, картинки из Священного Писания на белых оштукатуренных стенах, стариков в креслах-качалках, фотографии родственников, пришпиленные на стене рядом со старыми пальмовыми листьями, принесенными с праздника Пальмового Воскресенья.

Солнце садилось нарочито величественно, со всей помпой расшитых шелков и оранжевых гобеленов на восточные темы. Пальмы сохраняли свою обнаженную элегантность и, помахивая гигантскими султанами, словно перьевыми метелками, очищали тропическое небо от пылинок облачков, чтобы оно стало чистым, как морская раковина.

В ресторанах предлагали ужин на свежем воздухе. На длинном общем столе стояла большая чаша с ухой и жареная рыба. Люди в домах зажигали масляные лампы, мерцавшие куда жизнерадостнее, чем свечи.

Доктор говорил о болезнях:

— Пятнадцать лет назад здесь действительно было опасно. Малярия, дизентерия, слоновая болезнь и масса других болезней, о которых вы и не подозреваете. До моего приезда здесь не было ни одной больницы, ни одного врача. Пришлось в одиночку сражаться с дизентерией и отучать местных жителей спать вместе со скотиной.

— Как вы сюда попали?

— В Мексике студенты-медики обязаны в течение года проходить преддипломную практику в любом маленьком городишке, где в них есть нужда. Когда я приехал сюда, мне было восемнадцать. Я был лишен чувства ответственности, меня раздражало, что приходится заботиться о рыбаках, которые не могут ни читать, ни писать, ни соблюдать необходимые предписания. В свободное время я читал французские романы и мечтал о недоступной мне жизни в большом городе. Но постепенно полюбил своих рыбаков и, когда год прошел, решил остаться.

Глаза местных людей горели жизнью. Подобно жителям Востока, они сидели на корточках возле широких корзин, наполненных фруктами и овощами. Фрукты при этом не были небрежно разбросаны, а сложены каким-то причудливым персидским узором. С балок свешивались гирлянды перца-чили, который пробуждал их от снов, порожденных запахами, ритмами и теплом, ниспадавшими с неба пушистым одеялом. С наступлением сумерек температура не упала, а воздух оставался по-прежнему мягким.

Отовсюду лилась музыка. Не только звучание гитар. Это была музыка тел — бесконечный ритм жизни. Во всем чувствовался ритм: и в том, как женщины поднимали на голову кувшин с водой и шли с ним, и в том, как пастухи погоняли овец и коров. Не только климат, но и сами люди источали страстную жизнь.

Хансен глядел в окно такси с отрешенным и скучающим видом. Он не видел людей, не замечал детей, чьи черные волосы с прямыми челками и чуточку раскосые глаза порой делали их похожими на японцев. Он расспрашивал Лилиану об артистах. Каких артистов из Нью-Йорка, Парижа и Лондона ему следует пригласить в «Черную жемчужину».

Гостиница стояла на вершине холма. Главное здание и несколько маленьких коттеджей, скрытых оливами и кактусами. Отсюда было видно, как огромные буруны попадали в ловушки скальных расщелин и метались в своей тюрьме, устрашая артиллерийскими раскатами. Они то и дело штурмовали два узких прохода, взметая пену высоко в воздух, словно негодуя на свои неудачи.

Портье за стойкой был в розовой шелковой рубашке, как будто регистрация гостей и выдача ключей являлись частью карнавала. Вышел управляющий и протянул руку так покровительственно, словно уже одна его неимоверная тучность позволяла ему ощущать себя патриархом. Он сказал:

— Сегодня вы свободны и можете отдохнуть. Играть будете завтра. Видели афиши?

Он подвел ее к входу, где с увеличенной фотографии на нее смотрела какая-то абсолютно незнакомая женщина. Она никогда не узнавала себя на афишах. Подумала: выгляжу как безумная.

На площадке на приподнятом участке скалы возле гостиницы продолжались танцы. Музыка то и дело прерывалась: ветер уносил прочь отдельные звуки, шум моря поглощал другие, и потому фрагменты мамбо напоминали музыку Эрика Сати. Казалось, пары танцуют, подчиняясь то музыке, то силе некого тайного притяжения.

Босой мальчик нес вещи Лилианы по извилистым дорожкам. Лилиана шла за ним, и цветы мягко касались ее лица. Когда они стали подниматься вверх, музыка и шум моря зазвучали отчетливее. Коттеджи были прихотливо размещены на выступах скал, упрятаны в тростнике, скрыты цветами бугенвиллий. Мальчик остановился возле домика, крытого пальмовыми листьями.

Перед домом располагалась длинная мощенная плиткой терраса, поперек которой висел пеньковый гамак. Стены в комнате были побелены, а из мебели имелись лишь кровать, стол и стул. Гигантским зонтом над домом нависало огромное дерево с листьями в виде веера. Заходящее солнце и восходящая луна окрашивали все вокруг в переменчивые цвета ртути.

Когда Лилиана открыла ящик стола, оттуда шмыгнула мышка, строившая там гнездо из лепестков магнолии.

Лилиана приняла душ и торопливо оделась, боясь, что красота и бархатная мягкость ночи не будут вечны и, если она промедлит, сменятся холодом и резкостью. Она надела свое единственное платье, гармонировавшее с яркими цветами, — оранжевое хлопчатобумажное. Потом отодвинула раздвижную ширму. Стояла все та же ясная ночь, наполненная тропическим шепотом, словно листья, птицы и морской бриз обладали неведомой северным странам музыкальностью, как будто само богатство ароматов заставляло их напряженно жить.

Плитки под босыми ногами были теплыми. Аромат духов, которыми она побрызгалась, заглушали более сильные запахи гвоздики и жимолости.