Альтер Эго. Московские Звезды - Иван Вересов Страница 35

— Ой! Это я в коридоре такая была?

— Ну-у-у… Да, вроде того.

— Дай скорее полотенце! Нет, сначала костюм надо снять. Нет, прежде узелок этот… Вот что ты смеешься? Я, знаешь, как испугалась с пантомимой. Но мне понравилось! Так было, ты такой — а где же музыка, как мы будем танцевать? А я давай плакать, а тут Стасик такой строгий… А-ха-ха… Вот что Григоров подумал, что мы совсем того?

— Я думаю, он сказал — молодцы. — Сергей отдал Кате воду и начал бороться с узелком. — Вот же затянулся…

— Давай разрежем.

— Нет, ты что?

— А что?

— Примета плохая, и вообще, перешивать потом, не дергайся, я развяжу… Вот, сейчас… Вот и все. Снимай. Ножки не натерла?

— Нет. Дурачок суеверный… Сережа…

Он смотрел снизу в ее милое, измазанное гримом лицо с потеками слез и видел другую Катю. Ту, что на сцене с трепетом крыльев Бабочки говорила с ним. Осталось ли это сейчас?

— Сережа, что? Совсем ужасная, да?

— Да, прямо как та колдунья, хозяйка Фарфареллы, как же ее звали…

— Вот я как сейчас прысну на тебя водой, будешь знать — «колдунья»! Скажи спасибо, что мне колет твой жалко.

— Спасибо…

— Да ты меня нарочно смешишь!

— Конечно, — признался Сергей, — чтобы ты не плакала.

— Да, я почему-то все время плачу, а раньше не было такого, даже если пальцы собью, и то не плачу. Это плохо?

— Не знаю, иногда можно, наверное, но не часто. А то мне тебя жалко. Все, развязал, снимай. Осторожно, — он освободил ножку Кати от каска, взял ее ступню в ладони, — ничего, не сбила вроде. Давай теперь костюм помогу снять, ты же зашитая, тут точно резать придется. Вставай, спиной повернись. Где ножницы?

— У костюмерши.

— Ну тогда грим снимай, я пойду костюмершу поищу, не в шопенке же тебе в гостиницу ехать.

Он вышел, плотно прикрыл дверь. Комнатка была маленькая, похожа скорее на шкаф, чем на грим-уборную, но отдельная и даже с душем и кондиционером. Правда, без окна, от этого Кате стало неприятно. Стены словно сближались, надвигались.

— Что за глупость в самом деле, — Катя сказала это вслух, чтобы ободрить саму себя, но плечи непроизвольно зябко передернулись при звуке голоса, искаженного деревянными перегородками. — Точно здесь шкаф, как у Раскольникова, — продолжала Катя, в поисках жакета раскапывая вещи в рюкзаке. — Прибила бы этого звукооператора! — это она говорила уже своему чумазому отражению в трехстворчатом зеркале. На нее смотрели сразу три Кати — одна в анфасе, а другие боком. — Какой ужас, какой ужас…

Катя взяла с подзеркальника бутылочку с репейным маслом, пропитала им салфетку из вафельного полотенца — таким способом можно было легко и быстро снять любой самый плотный грим. Она стирала его со щек, вместе с гримом уходили и бороздки от слез. Вот же дура, чего ревела!

Катя приблизила лицо к зеркальной поверхности, сморщила нос, широко открыла глаза, критически пригляделась, по-кукольному похлопала накладными ресницами, осторожно отлепила их с верхних век, убрала в круглую пластмассовую коробочку. Там хранилось несколько пар, в том числе и темно-синие для Флорины, и золотистые для Дианы.

Теперь Катя снимала остатки грима с глаз специальным молочком. И еще раз намазала все лицо и протерла мягкой салфеткой. Разобрала прическу, сложила в другую коробочку шпильки, невидимки.

Наконец в зеркале появилась каждодневная, не сценическая Катя. Оставалось только собрать волосы в хвост, кичку закручивать не хотелось. Мыться тоже не очень, лучше в гостинице, чем здесь, в сомнительной душевой. Да и холодно.

Что-то ее тревожило, не конкурсное. Взгляд Сергея! Почему он так смотрел, хотел спросить важное и не спросил. Странные у них отношения, вроде близкие, совсем близкие. Катя улыбнулась отражению, ей приятны и беспокойны были эти мысли.

Да, они спят вместе и моются, и… Сережа трогает ее, целует везде, это не стыдно, ведь они решили пожениться, а жениху и невесте можно. Да и просто можно, дело не в свадьбе, а в любви. Сережа много раз говорил, что любит.

И он всегда танцует с ней через любовь. В глазах его, в руках всегда любовь — поднимает бережно, касается нежно. Катя знала и любила его руки, пальцы, его горячий взгляд, улыбку немного печальную и смущенную.

Жалко, что во время танца целоваться нельзя, в некоторых местах в адажио так хочется! В «Бабочке» много раз хотелось. Прямо там, на сцене, целовала бы его! Катя почувствовала, что снова готова расплакаться. И с чего? Все хорошо, номер засчитали, на третий тур пропустили. Просто… Она прерывисто вздохнула, прижала ладони к лицу, запрещая себе слезы. А как он ее на руках нес и не давал самой идти. Это от любви, не из одного беспокойства? От любви!

— Да что же это такое? Не буду я плакать! Не хочу! Сережа не велел…

Она выключила кондиционер, собрала грим, реснички, кисточки, молочко, гель, масло и остальные мелочи в большую косметичку, затолкала ее в рюкзак. Костюм уже страшно раздражал, он был сырой, хотелось содрать его поскорей, надеть любимую футболку, теплый жакет, джинсы и уйти отсюда на воздух. Как плохо, что окна нет! И Сережа запропал куда-то.

— Надо ему позвонить! — Катя натянула гетры, сунула ноги в лосиные меховые тапки, порылась в малом отделении рюкзака, вынула телефон, набрала номер Сергея, из кармана жакета раздался ответный сигнал. — А, он же мне свой телефон отдал. Все! Не могу тут сидеть, пойду его искать и костюмершу с ножницами…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Она кинула телефон обратно в рюкзак и решительно вышла из гримерки.

Это была плохая, нет, очень плохая идея — искать Сергея в незнакомом театре! Катя сейчас же потерялась в однообразии длинных коридоров. Она забрела сначала снова на сцену, потом в буфет и, наконец, на первый этаж, остановилась у поста охраны.

Люди шли через небольшой вестибюль туда и оттуда, застекленная дверь выпускала из театра на улицу, другая, распашная, открывалась в начало коридора, который вел в здание театра, похожее на Лабиринт Минотавра. Между ними в центре поскрипывал у поста охраны турникет-вертушка.

Катя слишком поздно подумала о том, что, когда уходила, надо было запомнить номер грим-уборной. И взять с собой телефон. Но свой телефон она оставила вместе с Сережиным в кармане жакета. И жакет надо было надеть — холодно, сквозняки. Неуютный театр.