Ты теперь моя - Елена Тодорова Страница 5

Таганка, все ночи, полные огня, Таганка, зачем сгубила ты меня? Таганка, я твой бессменный арестант, Погибли юность и талант в твоих стенах. Таганка, я твой бессменный арестант, Погибли юность и талант в твоих стенах [4].

Часть таких же захмелевших гостей присоединяется, другая часть — поддерживает хлопками и, вытягивая медленную трель мелодии, насвистывают.

Я тоже с издевкой выкручиваю для Сауля реверанс и, не сводя с него взгляда, примыкаю к танцующим.

— Он какой-то злой, — притягивая меня к себе, нудит Ритка.

— Нет, не злой, — с невесть откуда взявшейся уверенностью говорю я. — Он — вожак стаи. Жесткий и хладнокровный, но не злой.

— Мог бы разок и улыбнуться.

— Знаешь, Рита, иногда улыбка такого человека страшнее, чем ярость.

— Зачем ты это сказала? — пищит подруга. — Я теперь еще больше за тебя волнуюсь. Что, если он жестокий… ну, знаешь, в сексе.

— Уж явно не ласковый, — стараясь скрыть смущение, бравирую фальшивым бесстрашием.

— И ты так спокойна?

— А что мне еще остается? Не убьет же он меня.

Глаза Савельевой становятся шире.

— Ты, если что, кричи погромче, — подстегивает она. — Может, его это тормознет. Кому охота, чтобы баба в постели орала? — сомнительный аргумент. Молчу, чтобы не пугать еще больше далекую от мира сильных подругу. — Кроме того, наш с мамой номер недалеко. А у меня есть перцовый баллончик.

Ритка не представляет, какая заварушка может разгореться, если кто-то посмеет не то что совершить нападение на лидера «Архангельских [5]» — только лишь посметь вмешаться в его дела.

С напускной беззаботностью хохочу, обнимая Ритку, и, целуя в щеку, прошу:

— Ты за меня не переживай, мышка. Я справлюсь. Все будет хорошо.

Объявляют последний танец молодых. Сауль опрокидывает стопку водки и поднимается. На ходу застегивает пиджак. А я вдруг зависаю. Ожидая его в центре зала, прослеживаю каждое движение. Серьезен, будто не танцевать предстоит, а речь толкать на каком-нибудь форуме. Пересекая опустевший зал, без слов кладет ладони мне на талию и притягивает к себе. Натыкаясь на крепкое мужское тело, ощущаю животом его возбуждение и инстинктивно отшатываюсь, упираясь ладонями в каменную грудь.

Тяжело и шумно дыша, опускаю глаза в пол.

Сбитая с толку непонятной бурей эмоций, не могу унять дрожь. Не хочу, чтобы думал, будто я трусиха. Это ведь неправда! Пытаюсь скрывать свои реакции, но Сауль, конечно же, все понимает.

— Расслабься, девочка.

Я бы, может, и смогла, если бы он после этих слов отпустил. Но… Он толкает, давит телом — ведет в танце, а я задыхаюсь от его близости, силы и уверенного напора. По спине и плечам слетают горячие мурашки. Внизу живота появляется странное колючее тепло.

В воздухе висит смесь разных запахов, но внутрь меня пробивается один — мужской. Крепкий. Доминирующий. Волнующий кровь какой-то незнакомой остротой.

Инстинктивно ищу глазами отца.

«Папа… папа… папочка…»

Повинуясь порыву, дергаюсь из мужских рук, чтобы броситься к отцу. Сауль не пускает. Держит так крепко, что все мои трепыхания сторонний наблюдатель даже не заметит.

— Забудь, — осаживает низким хрипловатым голосом. — Всё, принцесса, детство закончилось.

Не возразить.

С ним я будто слова забываю. Куда девается мое остроумие? Куда исчезают сила и смелость? Ничего не получается придумать. Не могу выдавить ни слова!

Градус напряжения между нами зашкаливает, когда кто-то из подвыпивших гостей кричит «Горько!». От шока и отчаяния меня передёргивает. Папа уверял, что этих возмутительных вульгарных обычаев на моей свадьбе не будет. Но пьяные гости, даже подвластные здоровые мужики, порой выбиваются из регламента.

Расширив глаза, с беспокойством смотрю на мужчину, которого теперь должна называть супругом.

— Не беспокойся. Долбиться в десна — не мое.

А что твое?

Почему после этого заверения мне становится еще тревожнее? И почему… Почему внутри разливается постыдное разочарование?

Вероятно, я сама себя не знаю.

Не осознавала, что могу так реагировать на другого человека. Сердце из груди рвется. Пульс забивает слух. Дышать становится тяжело.

Что же ждёт меня впереди?

Впереди темно и страшно,

Я сильней своей тревоги.

© Токио «Кто я без тебя…»

Юля

— Сними только платье. Останься, как утром.

Сауль уходит в ванную, оставляя нас с Тоней одних. Не знаю, кто больше краснеет — я или няня. Обе делаем вид, что ничего невероятного не происходит.

— Будь покладистой, лялька, — говорит женщина, проворно расшнуровывая платье. — Делай, что он говорит. Веди себя тихо. Лучше вообще рот не отрывай. Не надо его злить…

— Знаю, Тоня. Иди уже. Я сама закончу.

Не хочу ее отпускать. Отчаянно желаю вцепиться и умолять не уходить никогда. Нужно выпроводить, пока хватает сил.

Няня со вздохом отступает.

— Дома увидимся, — тихо говорит, продолжая смотреть на меня с какой-то невыразимой тоской. — С утра разберусь, что и как у Саульского. Пока приедете, вареников налеплю.

— До завтра, Тонь, — мой голос звучит почти холодно.

Она понимает, что не со зла. Слишком хорошо меня знает.

— До завтра, лялька.

Шумно и отрывисто выдыхаю, когда няня осеняет меня крестным знаменем.

— Ну, иди уже. Иди… — отворачиваюсь, чтобы не заметила влажного блеска в глазах.

Именно хлопок двери отрезает меня от детства. Сауль прав. Я взрослая и сильная. В происходящем нет ничего ужасного и неправильного. Я замужем. Все через это проходят. Медленно перевожу дыхание, чтобы настроиться и закончить с раздеванием.

Оставшись в нижнем белье и фате, машинально рассматриваю в темном окне свое отражение. Ломаю сознание, но все же чувствую себя неприятно. Выгляжу, будто заказная проститутка. Хочется снять всё поскорее, вытянуть шпильки, расплести волосы, уснуть и оказаться в завтрашнем дне.

— Иди сюда.

Оборачиваюсь и замираю. Не двигаюсь, просто потому, что не могу. Нервно сглатываю и сжимаю ладони в кулаки.