Я тебя присвою - Елена Тодорова Страница 6

В полумраке спальни первое, что в глаза бросается — длинные светлые пряди волос на черном постельном белье.

Решаю, что спит. Но стоит подойти к кровати и приподнять со свободной стороны одеяло, вьюном взвивается.

— Что ты делаешь? — интересуюсь холодно.

Смотрю в ее глаза и вновь диву даюсь тому, что, невзирая на свой покладистый характер, рядом со мной эта девчонка огнемет достает. Прищуриваясь, взглядом останавливаю.

— Ты тоже здесь спать будешь?

— Привыкай, Барби. С сегодняшнего дня мы спим вместе. Ты — всегда голая.

— Это обязательно? Голая?

— Просто сними долбаное полотенце. Комментировать каждое мое слово вовсе не обязательно. Особенно сегодня.

— А что сегодня?

Ты впервые в моей власти.

— Снимай и ложись. Иначе решу, что ты жаждешь полного знакомства. Сегодня. Трону, хрен вырвешься, Барби. Втрамбую в матрас. Пару финтов и потечешь. Сама упрашивать будешь. Понимаешь, о чем я?

Девчонка краснеет. Ползет взглядом по моему торсу, стопорится в районе паха и, прерывисто вздыхая, резко отворачивается. Знаю, что увидела. Полотенце не способно сдержать похоть.

— Снимай, — дожимаю.

Подтягивает одеяло, зажимает его подбородком. Долго вошкается, пока, наконец, не выдергивает полотенце. Бросая его на пол, сообщает шепотом:

— Я — все.

— Я вижу.

— Теперь я могу лечь спать?

— Вперед.

— А ты? Что ты будешь делать?

— Заканчивай испытывать мое терпение, Барби. Оно не железное. Ляг и спи, пока у тебя есть такая возможность.

Отворачиваюсь, чтобы потушить оставшееся освещение.

— Спокойной ночи, — шелестит где-то в темноте.

Не отвечаю. Среди моих исключительных качеств не числится безусловная вежливость. Другим привык крепости брать. И ее возьму.

Барби

Чувствую себя животным, которого прививают от бешенства. Еще краше! Меня готовят к совокуплению.

— Как удачно ты ко мне сегодня попала, — с улыбкой проговаривает женщина-гинеколог. — Пятый день цикла — последний, когда можно сделать гормональную контрацептивную инъекцию. Приди ты завтра, пришлось бы ждать месяц.

Да уж, вот так везение… Стою и слова вымолвить не могу. Что тут скажешь?

Похоже, я — то еще несчастье. С моим появлением все смешалось в доме Рейнера. С самого утра переполошила весь дом. Я ведь решила, что без дела сидеть, когда все трудятся, зазорно. Проснулась с первыми лучами солнца. Побаиваясь смотреть на вторую половину кровати, тихо поднялась. Натянула домашние вещи и спустилась вниз. Тряпку и ведро с трудом отыскала. Пришлось прошерстить все подсобные помещения возле кухни.

Терла эти полы, не жалея рук. Кожа сморщилась, покраснела и местами даже полопалась, но я будто помешалась — такую площадь вручную прошла! Так хотела доказать, что могу быть полезной!

Но стоило Рейнеру увидеть меня на коленях с тряпкой, начался третий акт Мерлезонского балета. Орал так, что вся обслуга сбежалась. И все равно тряпку ему у меня вырывать пришлось.

Гинеколог дает мне последние указания, но я ничего не воспринимаю. Некоторые вещи в принципе не понимаю, а уточнять стесняюсь. Молчу, красная как рак. Только киваю. Остается надеяться, что все сработает без меня. Вроде как, так и должно быть…

В доме Рейнера после утреннего скандала со мной никто не хочет разговаривать. Я что-то спрашиваю, они убегают. Даже тетя Света отказывается говорить, Ася только любопытные взгляды бросает.

— Я не уйду. Дайте мне работу!

— Ты с ума сошла, чи шо? — негодует старшая женщина. — Ой, дурнувате… На всех беду накликать хочешь? Ляж, поспи, шоб у голові ото не колувало[1], — отдаленно догадываюсь, что она переключилась на какой-то иной, схожий с русским, язык. — Та не обижайся. Не плачь.

Стараюсь, конечно. Но видимость размывается. Держу эти проклятые слезы, чтобы не капали, но, очевидно, все равно заметно.

— Я не со зла тебя ругаю, — и кричит, как будто я глухая. Догадываюсь, что это манера речи у нее такая, но все равно обидно. Все на меня горланят. Все меня обижают! — Шо ж ты такая нежная? Как ты с Андреем Николаевичем душу в теле удержишь?! Та не плачь, говорю! Не плачь!!! — прицокивает языком и вдруг обнимает меня. — Ну, все, все… Не будь така дурна. Хитростью нужно. Не так. Ой, горе ты луковое… Нам бы только ночь простоять, да день продержаться… И все наладится, — приговаривает, поглаживая меня по плечам. А едва я расслабляюсь, как рявкнет: — Аська, чего застыла? Мели мясо, проныра беспризорная!!!

— Чего вы кричите? Я аж сердце уронила, — бубнит девушка, с той же скоростью трамбуя в кухонный комбайн нарезанные кусочки.

А у меня слезы все куда-то пропадают.

— Пойду я, теть Свет… — отстраняюсь. — Спасибо вам…

— Да за что? Пойми ты, я бы с радостью дала тебе работу, но не могу. Не могу! Тут у меня руки связаны.

Киваю и выхожу. Но в комнату не поднимаюсь. Двигаюсь на выход.

Во дворе снуют какие-то люди, я на них внимания не обращаю. По крайней мере, делаю вид. Исследуя территорию, огибаю дом.

Когда-то у нас была дача. Мы с бабулей там много трудились. Огород был небольшой, но она умудрялась так разделить землю, что росло у нас почти все. Не только летом свежими овощами лакомились, еще и на зиму закатки делали. А потом бабуля умерла, и тетя Люда дачу продала.

В палисаднике Рейнера практически нет цветов. Только какие-то кустарники и множество сорняков. Я так радуюсь этой запущенности, не могу не засмеяться.

Нахожу у дальних построек мужчину и, состряпав решительный вид, требую у него ведро для мусора, грабли и сапку. До позднего вечера вожусь в земле. Чтобы прополоть и выбрать самые мелкие сорняки, пришлось опуститься на корточки, а после и вовсе на колени. Вся извазюкалась. Но грязи я не боюсь.

Страшно становится, когда в сумерках возникает высокая мужская фигура. На Рейнере сегодня черная рубашка, поэтому замечаю его, лишь когда он грозовой тучей надо мной нависает.

Сердце от страха буквально лопается. Трещинками точно идет. Микроразрывами расползается.

— Ты, на хрен, уймешься?

Бездумно комкая руками нагретую за белый день землю, смотрю на него с каким-то изумляющим меня саму вызовом.

— Н-нет.

— Не уймешься, значит?

— Нет.

Рейнер на пару секунд прикрывает глаза. Втягивая и закусывая губы, яростно сдавливает челюсти. А возобновив зрительный контакт, обманчиво спокойным тоном требует:

— Вылези из грязи.