Моя панацея - Лина Манило Страница 7

И самое важное: как убедить его, что никакая я ему не мать? Вот где проблема. Похоже, он слишком уверен, что я — это она

А ещё у меня ком в горле застрял, нос щиплет, чешется что-то. В груди печёт и собирается влагой в уголках глаз. Только моих рыданий сейчас и не хватает, потому фокусирую взгляд на маленьком гномике, нарисованном на обоях, и слёзы почти сразу отступают.

— Мальчик, я…

Что я? Что? “Извини, чужой ребёнок, я просто мимо пробегала. Отойди от меня! Не подходи близко. Не всхлипывай, не утыкайся мокрым носом в мой живот, не смотри в глаза с радостной надеждой”.

В моей голове миллионы вопросов проносятся друг за другом, и ни на один не могу найти адекватный ответ. Похоже, сейчас, как ни буду пытаться, мозги в кучку точно не соберу.

Женщина приходит в себя первой. Хмурится, округляет рот, и из него ультразвуком:

— Вы вообще кто такая? Отойдите от ребёнка! Я охрану позову! Охрана! Чужие на территории!

Какое у неё зажигание позднее. За то время, что она рожала свою гениальную во всех смыслах тираду, я могла бы десять раз причинить мальчику вред.

— Это моя мама! Она приехала ко мне! Она наконец-то приехала!

Это театральное представление, не иначе. Цирк какой-то, а меня взяли на главную роль, только забыли дать сценарий. И вот-вот спрыгнувший с тумбы злой голодный лев откусит мою несчастную глупую голову.

За спиной торопливые шаги. Наверняка охрана. Мальчик обнимает меня крепче, а мокрое пятно на моей кофточке, оставленное его слезами, становится ещё больше.

— Я тебя никому не отдам! — мальчик поднимает голову и важно кивает. — Защитю тебя!

Не могу сдержать смешок, глядя на его серьёзное личико, а за спиной распахивается дверь. Но нет, не охрана, потому что я снова слышу знакомый аромат.

Максим, чтоб его черти забрали, Викторович.

— Что тут происходит? — в голосе тревога, а я впервые допускаю мысль, что именно он может быть тем самым папой, которого так истошно звал мальчик. — Ярик, сынок…

Вот, значит, я права была в своих догадках. Спасибо, что не киднеппер. Хотя меня-то спёр. Умыкнул самым подлым образом.

Оборачиваюсь и смотрю на Максима. Он стоит в дверях, сложив руки на груди, а желваки под кожей, кажется, живут собственной жизнью. В комнате воцаряется тишина — всего на мгновение, но его хватает, чтобы я почувствовала себя с головы до ног облитой ледяной водой.

— Максим Викторович, я уже звала охрану! Посторонние на территории!

— Наталья, помолчите, — тихое, но угрожающее, и кипишливая Наталья захлопывает рот. Может быть, даже язык глотает, я бы не удивилась. — Ярик, отпусти тётю. Что ты в неё так вцепился?

А вот тут уже ласковее, хоть и с большой долей строгости и усталости, что ли.

— Это не тётя! — возмущается Ярик и выглядывает из-за меня, словно я самый лучший барьер на свете. — Это моя мама! Я знал, что она приедет. Я желание загадывал!

— Сынок…

И всё. Кажется, у Максима закончились слова. Разом. Все до единого. А у меня и подавно их не осталось. Вот как на всё это реагировать? Что говорить?

— Мама… — говорю растерянно и снова смотрю на Максима, а он…

Его лицо абсолютно непроницаемо, только челюсть слишком напряжена, а на виске пульсирует вена. То ли злой, то ли в шоке — не могу разобрать. Впрочем, мне сейчас точно не до его эмоций, со своими бы разобраться.

— Наталья, идите домой, — отрывисто приказывает Максим, не сводя с меня тяжёлого взгляда. — Ждите звонка.

Кто эта женщина? Нянька, возможно, или родственница какая-то дальняя, но она слушается беспрекословно и уже через пару секунд дверь в комнату закрывается с обратной стороны. В комнате нас остаётся трое, а я всё-таки глажу Ярика по голове. Волосёнки, точно льняной пух, такие мягкие, приятные. У меня небольшой опыт общения с детьми, а то и вовсе никакого, а в этой ситуации вообще не знаю, как себя вести.

— Сынок, иди сюда, — Максим присаживается на корточки. Ярик смотрит на меня испуганно, будто бы боится, что исчезну. — Ярик, давай я тебя спать уложу. Хочешь спать? Уже поздно, а завтра у тебя же по плану завоевание мира. Разве можно невыспавшемуся мир завоёвывать?

— Не хочу я спать, — бурчит, — я хочу сказку.

— Какую ты хочешь сказку?

Максим подхватывает сына на руки, а тот рассуждает, что хотел бы про Снежную королеву, только очень боится, что она всё-таки девчоночья.

— И ничего она не девчоночья, — авторитетно заявляет Максим и укладывает Ярика на кровать

— Мама, почитай! — требует, а я вопросительно смотрю на Максима.

Тот едва заметно кивает и на секунду прикрывает глаза. Даёт добро и берёт яркую книгу со столика.

— На сороковой странице, — сообщает тихо, а я несмело подхожу к кровати.

Ярик улыбается, моргает осоловевшими глазами, трёт их кулаками. Явно пытается побороть сон, который уже крепко ухватился за него. Откашливаюсь. Присаживаюсь рядом, открываю книжку на нужной странице.

“История первая, в которой говорится о зеркале и его осколках”, — читаю и сама не замечаю, как не на шутку увлекаюсь. Снова, как в детстве, восхищаюсь сильной и доброй Гердой, её самоотверженностью, силой любви.

Ярик всё это время держит меня за руку. Довольно крепко для такого худенького малыша. А ещё сопит, причмокивая. Спит. Что же снится тебе, ребёнок? Надеюсь, не клубок змей.

Надо уходить, пока весь этот фарс не перерос в катастрофу. Или уже?

Стоит мне подняться на ноги и попытаться аккуратно разжать его кулачок, Ярик распахивает голубые глаза, неожиданно чистые.

— Ты не уедешь больше? Ты останешься?

— Она не уедет, — говорит Максим, а я киваю.

Извините, никто не подскажет, как мне из этого переплёта выбраться?

Когда Ярик отпускает мою руку и снова засыпает, сладко посапывая, Максим кивком головы указывает на дверь. Он торопится, я же ещё несколько секунд смотрю на малыша. В висках стучат молоточки, в ушах звенит — от нервов, наверное. Слишком уж они натянуты.

Ярик такой трогательный, такой маленький и худой. Очень одинокий, и это делает нас чуточку ближе. Он чужой ребёнок, но почему-то кажется, что он несчастен. Слишком горько он плакал, а ещё по-детски ругался на женщину, называл её злой.

Вдруг она его обижает? И самое важное: какое мне-то до этого дело, если моей главной целью должен быть путь на волю.

— Снова запрёшь меня? — спрашиваю шёпотом, когда оказываемся вдвоём в коридоре.

— Разве могу я так поступить с матерью своего ребёнка?

Его голос звучит жёстко. В нём стальные нотки, а ещё усталость. И будто в подтверждение моих догадок широкой крепкой ладонью проводит по лицу. Смахивает тревожные тени, встряхивает головой, а коротко стриженные тёмные волосы в искусственном слегка приглушённом свете кажутся совершенно чёрными. Как и глаза.