Генри и Джун - Анаис Нин Страница 7

На следующий день мы встретились в «Америкэн Экспресс». Джун пришла в костюме, который я однажды похвалила.

Она сказала, что ей от меня ничего не нужно, кроме тех духов, которыми был надушен мой носовой платок цвета бургунди. Но я настаивала, чтобы она позволила мне подарить босоножки.

Для начала я попросила Джун пройти в дамскую комнату. Там я открыла сумку и достала пару прозрачных тонких чулок.

— Надень их, — попросила я.

Джун послушалась, а я тем временем открыла пузырек с духами.

— А теперь подушись немного.

Служительница уставилась на нас в ожидании чаевых, но мне было на нее плевать. Внезапно я заметила, что у Джун порван рукав.

Я чувствовала себя невероятно счастливой. Джун ликовала.

— Я так хотела позвонить тебе прошлой ночью! Даже хотела послать телеграмму, — говорила она.

Она хотела сказать, что чувствовала себя бесконечно несчастной, когда села в поезд, сожалела о том, как ужасно вела себя, нервничала, говорила ни о чем. Она так много, так много должна была мне сказать!

Мы все так же боялись не понравиться друг другу, разочароваться. Вечером Джун шла в кафе, в полубреду, как будто под действием наркотиков, голова ее была занята мыслями обо мне. Она почти наяву слышала чьи-то голоса, была в великолепном настроении, вот только никак не могла уснуть. Что я с ней сделала? Она всегда была такой уравновешенной, спокойно рассуждала, никто никогда не занимал ее мыслей целиком.

Когда я наконец поняла, о чем она говорит, чуть не сошла с ума от радости. Значит, Джун любит меня? Джун! Она сидела рядом со мной в ресторане, такая маленькая, робкая, молчаливая, она нервничала, чего-то боялась, говорила что-нибудь, а потом просила прощения за глупость. Я не могла этого вынести и сказала ей:

— Мы обе заблудились, потеряли собственное «я». Но иногда главное в человеке раскрывается, когда он меньше всего похож на себя. Я больше не пытаюсь думать. Я не могу думать, когда нахожусь рядом с тобой. И ты, как и я, ждешь идеального момента, но все, о чем слишком долго мечтаешь, невозможно выразить словами. Ни один человек на свете не может сформулировать мысль абсолютно верно. Мы поглощены друг другом, и пусть все остается так, как есть. Это так замечательно, так прекрасно! Я люблю тебя, Джун!

Не зная, что еще сказать, я расстелила между нами на скамье тот самый носовой платок цвета бургунди, который ей так хотелось получить, положила на него свои коралловые серьги и кольцо с бирюзой, которое подарил мне Хьюго и с которым мне было очень больно расставаться. Но это была та жертва, которую я хотела принести красоте Джун, ее невероятной покорности.

Мы пошли в обувной магазин. Ужасно некрасивая продавщица, обслуживая нас, смотрела с ненавистью, потому наше счастье было очевидно даже ей. Я крепко держала Джун за руку, вела себя властно — я была мужчиной. С продавцами я общалась сурово, твердо и неприступно. Когда они сказали, что у Джун широкая нога, я сделала им выговор. Джун не понимала по-французски, но чувствовала, что эти люди омерзительны. Я сказала ей:

— Когда с тобой плохо обращаются, мне хочется встать перед тобой на колени.

Джун выбрала босоножки, но отказалась от всего остального, что не было символичным и хоть как-то не напоминало меня. Все, что носила я, хотела надеть и Джун, хотя раньше ей никогда не хотелось никому подражать.

Пока мы шли по улицам, тесно прижавшись друг к другу и держась за руки, я не могла вымолвить ни слова. Мы плыли над миром, над реальностью, приближаясь к высшему блаженству. Когда Джун подносила к носу мой платок, она дышала мною. Когда я одевала Джун, ее красота принадлежала мне.

Она сказала:

— Есть много такого, что я хотела бы делать с тобой. Например, попробовать вместе опиум.

Джун не принимает подарков, не имеющих символического смысла, Джун сама стирает, чтобы сэкономить на духи, Джун не боится бедности и однообразия, ее не коснулось пьянство друзей, Джун судит и отбирает людей с необычайной суровостью. Рассказывая свои бесконечные истории, она осознает, что это всего лишь один из способов самовыражения, и, несмотря на словоохотливость, становится еще более загадочной, — эта Джун тайно принадлежит мне.

Хьюго начинает понимать. Реальность существует только между ним и мной, она в нашей любви. А все остальное — мечты. С нашей любовью все решено. Я могу быть верной. Я была страшно счастлива этой ночью.

Но я должна поцеловать Джун, должна поцеловать ее!

Если бы она захотела, я села бы вчера на пол и моя голова оказалась бы напротив ее коленей. Но ей бы это не понравилось. И все-таки на вокзале, пока мы ждали поезда, она попросила, чтобы я дала ей свою руку. Я назвала ее по имени. Мы стояли, прижавшись друг к другу, наши лица почти соприкасались. Когда поезд отъезжал от перрона, я улыбалась Джун, а потом отвернулась.

Начальник станции предложил мне несколько билетов благотворительной лотереи. Я купила их и отдала ему, пожелав выиграть. Он тоже получил прибыль от моего желания дать хоть что-нибудь Джун, той женщине, которой никто ничего дать не может.

Мы разговариваем на каком-то тайном языке: то ли шепот, то ли крик, нюансы, неясные абстракции, символы. Потом мы возвращаемся: я — к Хьюго, она — к Генри. Нервы наши так натянуты, что это пугает мужей. Генри становится грубым. Хьюго — печальным. Что же это, такое мощное и волшебное, во что мы — Джун и я — ввергаем друг друга? Чудо! Чудо! Оно приходит вместе с ней.

Прошлым вечером я была так полна мыслями о Джун, что не могла вынести, когда Хьюго начал читать газеты и говорить о доверенностях и удачном дне в банке. Он понимает все — только не такой накал чувств. Он дразнит меня, смешит, он очень обходителен и нежен, но я не могу к нему вернуться.

Я лежала на диване, курила и думала о Джун. Тогда, на вокзале, я потеряла рассудок.

Бесконечное напряжение очень мучает нас обеих. Джун рада, что уезжает. Она уступает реже, чем я, пытаясь оттолкнуть от себя сегодняшний образ жизни. Ей не нравится моя энергичность, я же получаю удовольствие, подчиняясь ей.

Когда мы сегодня встретились на полчаса, то обсуждали будущее Генри. Джун попросила заботиться о нем. А потом отдала мне свой серебряный браслет с камнем под названием «кошачий глаз», а ведь у нее так мало украшений. Я стала отказываться, но потом меня переполнила радость: я смогу носить ее браслет, частицу Джун, — и я приняла его как символ. Он очень дорог мне, он бесценен.

Хьюго заметил это и очень огорчился, захотел снять браслет с моей руки, чтобы подразнить. Я вцепилась в браслет, а он больно хватал меня за руки.

Джун боялась, что Генри восстановит меня против нее. Чего она боится? Я сказала:

— Между нами существует фантастическая тайна. Для меня ты такая, какой я тебя вижу. Вот что такое вера. Что мне до того, какой тебя видит Генри?

А потом я случайно встретила Генри в банке. Я вдруг поняла, что он меня ненавидит, и ужасно удивилась. Джун рассказывала, что он был в бешенстве, потому что он больше ревнует к женщинам, чем к мужчинам. Джун сеет вокруг себя безумие. Генри, считавший меня «редким» человеком, теперь ненавидит меня. Хьюго, который вообще не умел ненавидеть, теперь ненавидит Джун.