Похищенный трон - Гарри Тертлдав

Гарри Тёртлдав. «Похищенный трон»

События, о которых идет речь в трех книгах «Смутных времен», начались приблизительно за 150 лет до описанных в «Сказании о Криспе» и, следовательно, за 650 лет до времени действия «Видессийского цикла». Действия разворачиваются в Макуране и Видессийской империи, которую позже назовут Видессом.

Абивард стоял на зубчатой стене крепости, озирая обширные земли, которыми владел отец его, Годарс. За деревней, окружавшей крепость, простиралась бурая, выжженная летним солнцем земля. И лишь возле реки Век-Руд да в садах, питаемых подземными каналами — ганатами, — бросала вызов палящим солнечным лучам яркая зелень.

На востоке видессийцы, исконные недруги Макурана, поклонялись солнцу как символу своего бога. Абивард же считал солнце недостойным поклонения, нехорошо оно себя ведет — летом чуть не испепеляет макуранские плоскогорья, а в короткие холодные дни зимы вообще не показывается.

Он поднял левую руку — у его народа этот жест означал благословение и благодарение Богу. Видессийский бог — лжебог, каждому ясно. Сам Абивард сомневался в этом не больше, чем в собственном имени.

Истинный же Господь рек народу Макурана устами Четырех Пророков — Нарсе, Гимиллу, преподобной Шивини и Фраортиша Старейшего.

— Кого это ты там благословляешь, сынок? — раздался позади надтреснутый грубоватый голос. Абивард стремительно обернулся:

— Приветствую тебя, отец. Извини, я не слышал, как ты поднимаешься сюда.

— Не беда, не беда. — Годарс издал короткий смешок, словно у него в запасе осталось не так уж много смеха и он не хотел его тратить зараз.

Иногда Абивард казался себе оттиском, сделанным с отца, — только оттиском не очень четким, чуть смазанным. У обоих были одинаково вытянутые прямоугольные лица, одинаково гордые носы, одинаково темные глаза с тяжелыми веками под густыми бровями, одинаково смуглая кожа и черные волосы. Уже лет пять или около того и бороды их были одинаково густыми. Но время еще не избороздило лицо Абиварда морщинами, столь густо покрывавшими лицо отца и придававшими его чертам определенность и завершенность. Складки на его щеках свидетельствовали о пережитых радостях и печалях, морщины на челе говорили о мудрости. Рядом с отцом Абивард казался себе необжитым домом.

Но одну борозду на лице Годарса проложили не годы — шрам, пересекавший левую щеку, оставил шамшир разбойника-хамора. Сам шрам скрывала густая борода, но, подобно ганату, чье русло обозначалось на поверхности полоской зелени, он напоминал о себе полоской яркой седины. Абивард завидовал и этой отметине.

— Так кого ты благословлял? — спросил Годарс.

— Никого, отец, — ответил Абивард. — Просто подумал о Четырех, вот и осенил себя их знамением.

— Умница, умница. — У отца была привычка повторять слова. Барзоя, мать Абиварда, и другие жены дихгана постоянно подтрунивали над ним по этому поводу.

Насмешки эти он воспринимал добродушно, а раз даже пошутил: «Вряд ли всем вам жилось бы веселее, не будь у меня привычки повторяться».

— Если я попрошу Четырех благословить что-то на нашей земле, наверное, надо просить благословить стада, — сказал Абивард.

— Лучше и не придумаешь. — Годарс отечески хлопнул сына по плечу. — Без них мы были бы бедны; да что там бедны — чтоб ворам-степнякам такой бедностью подавиться! — мы были бы мертвы.

— Знаю.

Поодаль от реки и от ганатов земля пересыхала и лишь в редкие годы давала урожай. Так было почти на всем плоскогорье. Правда, после весенних дождей холмы и долины покрывались травой и невысоким кустарником. Самые стойкие растения доживали до следующей весны и служили пищей овцам, коровам, лошадям и верблюдам. А от тех, в свою очередь, зависело существование дихганов — низшей знати, а также их чад, домочадцев, подворий, крепостей и деревень.

Годарс почесал шрам — хотя шраму было уже много лет, он иногда напоминал о себе зудом — и сказал:

— Раз уж ты вздумал молиться, можешь сделать, как я, и попросить Четырех дать нам еще один мирный год на северной границе. Может быть, если мы оба помолимся, они услышат наши молитвы. — Лицо его посуровело. — А может, и не услышат.

Абивард поцокал языком:

— Неужели дела так плохи?

— Воистину так, — отозвался Годарс. — Поутру я объезжал нового мерина, и повстречался мне всадник. Он возвращался в Машиз с реки Дегирд. Говорит, хаморы опять неспокойны.

— Посланец от Царя Царей? — спросил Абивард. — Что ж ты не пригласил его в крепость передохнуть? — «Тогда я тоже мог бы поговорить с ним, а не довольствоваться новостями из вторых рук», — подумал он.

— Я пригласил его, сын мой, пригласил, но он отказался, — ответил Годарс. — Сказал, что очень дорожит временем и останавливается только на ночлег. Слишком, говорит, важные у него сведения для Пероза, Царя Царей, и, когда он поделился ими со мной, мне оставалось лишь кивнуть в знак согласия и пожелать ему, чтобы Господь хранил его в пути.

— Ну и?.. — Абивард буквально подпрыгивал от нетерпения и радостного возбуждения. Но в голосе его слышалась и тревога: в немногих фарсангах на восток от владений Годарса речка Век-Руд заворачивала на север и впадала в Дегирд. Граница и степные кочевники, жившие на том берегу, были близко, слишком близко.

— Он узнал причину волнения племен, — зловеще произнес Годарс. Выдержав еще одну паузу, за время которой Абивард едва не сошел с ума, дихган продолжил:

— Племена волнуются, поскольку, клянусь Четырьмя, их подстрекает Видессия.

— Здесь?! — воскликнул Абивард. — Как это может быть?

Лицо Годарса сделалось злым. Шрам, обычно более темный, чем кожа, побелел от ярости. Но говорил дихган сдержанно, хотя это и стоило ему усилий:

— Пардрайянская степь тянется на восток почти до бесконечности, Видессия могла направить туда посольство. Дело это долгое, но вполне возможное. И, судя по всему, так оно и было. Господь по причинам, ведомым Ему одному, дал Видессии много золота.

Абивард кивнул. В сокровищнице его отца имелось немало полновесных видессийских золотых. Эти золотые охотно принимали во всех странах мира.

Мерзопакостность и коварство Видессийской империи были в Макуране притчей во языцех, но монету эти негодяи чеканили справно. И какой бы Автократор ни украшал своим ликом реверс монеты, она все равно оставалась тетрадрахмой чистого золота.

Макуран чеканил деньги в основном из серебра. Макуранские аркеты были доброй монетой, но, обменивая аркеты на видессийские золотые, менялы всегда накидывали небольшой процент сверх номинальной цены.

— Как я понимаю, нет надобности рисовать тебе картинку на песке, продолжал Годарс. — У этих трусов с востока кишка тонка пойти против нас, как подобает воинам, и они подкупают кочевников, чтобы те поработали за них.