На краю одиночества - Екатерина Лесина

Глава 1

Конфеты доставили ближе к вечеру.

Анна устала.

Утомила вдруг поездка. И женщина, которая вновь притворялась жертвой, хотя теперь у Анны совсем не получалось верить ей. И город. И тот мальчишка, который швырнул в мотор камнем, благо не попал. Или защита сработала?

Утомила Анна сама себя ворохом сомнений, что разом всколыхнулись в душе. Любовь? О любви она и не думала. Ей бы выжить и от проклятия если не избавиться, то хотя бы подавить его на пару лет. Пара лет жизни – это много, ей ли не знать, только все равно сердце ноет, растревоженное.

Если подумать, то она никогда не влюблялась.

Никанор?

Скорее необходимость. И осознание, что никому другому она, Анна, с сомнительными ее талантами и отсутствующим приданым не нужна. Может, потому и позволила себе верить в эту несуществующую любовь? Ухватилась за Никанора, как матушка за отца, а потом привыкла.

Уговорила. Заняла себя работой, влилась в выстроенную Никанором жизнь и плыла по ее течению, позволив себе развод единственной попыткой понять, чего же хочется ей.

Чего?

До недавнего времени Анна была вполне себе счастлива в этом доме, который успела обустроить по собственному вкусу. Цветы и тишина, что еще надо ей?

Выходит, что надо.

Она остановила мотор у поместья, и Елена неловко выбралась. Она задержалась, чтобы сказать:

– Вы красивая женщина. Вы с легкостью найдете себе кого-нибудь… более подходящего.

– Вас это не касается.

И показалось, светлые глаза потемнели. Ненадолго.

– Вы правы… или нет? Все же Глеб – моя семья. И меня она вполне устраивает в нынешнем виде.

Почему-то прозвучало почти угрозой, и даже Аргус заворчал, предупреждая, что не даст хозяйку в обиду. А Елена погрозила пальцем:

– К слову, вы знаете, что церковь не одобряет нежить? И не только не одобряет… В Смутное время сотворено немало интересных артефактов, которые помогали защищать людей от нелюдей. Поэтому на вашем месте я бы не слишком рассчитывала, что эта тварь вас защитит.

Рык стал громче.

Анна же произнесла:

– К счастью, вы не на моем месте.

К счастью ли?

Она с облегчением закрыла ворота и отогнала мотор в переделанную конюшню, в которой собственно от конюшни осталось лишь название.

– Меня она пугает, – призналась она Аргусу, который, забравшись на крышу мотора, наблюдал, как Анна выгружает пакеты.

И бутыль с темным зельем.

Ее попробовать? Или же по старинке бордоской пройтись? Или… сперва одно, а затем другое? Так оно определенно вернее.

– Но с другой стороны, на что жаловаться? И стоит ли? Никогда я жаловаться не умела и сейчас не буду. Во-первых, смысла в этом нет. Во-вторых, ей показалось. Да, Глеб хорошо ко мне относится. И мне он глубоко симпатичен, но симпатия – это далеко не любовь. В принципе, я, кажется, на любовь не способна.

Жидкость, разведенная с водой, приобрела оттенок бриллиантина. И запах появился, несильный, но неприятный. Впрочем, работа всегда помогала Анне избавиться от ненужных мыслей.

А работы было много.

Она обработала розы, после, подумав, и пурпурный бересклет, а за ним – плющ, хотя последний обладал устойчивостью к паразитам, но жидкость еще оставалась.

Анна прошлась по растениям на террасе. И на кухне, благо Мария не видела этого непотребства.

Подрезка. Пересадка. Черенкование и высадка тех черенков, которые дали корни. Скоро придется оформлять новую доставку, что, наверное, хорошо, но… работа не успокаивала.

Больше не успокаивала.

В голове крутились те самые неправильные мысли: если допустить, что Анна избавится от проклятия, а еще станет моложе и обзаведется титулом… Нет, глупость, глупость совершеннейшая.

И с чего она взяла? Всего-навсего взаимная симпатия.

В его жизни, как и в жизни самой Анны, пожалуй, не так часто встречались люди, с которыми можно было бы просто поговорить.

Волна по ограде заставила отвлечься от этикеток, которые Анна, признаться, совсем утомилась подписывать. И почерк ее давно уже избавился и от приятной округлости, и от той правильности, которую требовали наставницы в пансионе, сделавшись угловатым, некрасивым. Буквы скакали, норовили слипнуться в нечто вовсе нечитаемое, а этикеток перед Анной лежало больше полусотни.

– И кто к нам в гости?

Мальчишка. Незнакомый. Опрятный, хотя и одет просто.

Увидев Анну, он сорвал картуз с вихрастой головы и поклонился.

– Барышня, вам тут конфеты, – он обеими руками держал огромную, едва ли не больше его самого, коробку конфет. – Передать просили.

– Кто?

– Так это… – Мальчишка пожал плечами и отступил к дороге, явно не желая отвечать на неудобный вопрос. – Ухажер небось… кто ж еще?

И вправду: кто?

Анна сделала шаг.

Сзади беззвучно затворилась калитка. Где-то далеко взвыли собаки, хором, будто предупреждая. И мальчишка дернулся на этот звук. Обернулся. Вперился взглядом, но вовсе не в Анну.

Аргус?

Он держался рядом. Он втянул воздух и тихо рявкнул. А мальчишка подпрыгнул и, широко перекрестившись, уронил коробку. Попятился.

– Погоди. Не бойся, он не тронет…

– Нежить! – взвизгнул посыльный и бросился прочь, только босые пятки сверкнули.

– Нежить, – повторила Анна, разглядывая коробку.

Массивная. Тяжелая.

Темное дерево, отполированное до блеска. Серебряные накладки. Серебряная же табличка с оттиском известного в столице шоколадного дома. Эта коробка, пожалуй, не заслужила того, чтобы валяться в пыли. И Анне пришлось подходить. Наклоняться.

А вот карточки не было.

И это было странно. Определенно. Нет, в той, прошлой жизни, когда она из простой мещанки вдруг стала женой «того самого Лазовицкого», Анне присылали подарки. В том числе и шоколад из «Шоколадницы».

Коробка была оригинальной.

Анна тронула тонкий замочек.

Интересно. И не только. Почему-то вид этой коробки вызывал тошноту. И слабость вдруг накатила такая… а с ней и желание лечь. Прямо здесь, перед домом, и плевать, что мостовая грязна. Разве стоит думать о грязи, когда глаза сами слипаются, а силы уходят…

Рык донесся издалека.

А еще кто-то толкнул Анну в спину, и она упала. На камни. Руки обожгло болью, а вместе с ней вернулась и способность дышать.