Хадават - Вячеслав Ковалев

Хадават – дословно «наследник». Особый титул времен Старой империи. Когда владетель не имел законных сыновей, он проводил особый обряд усыновления, передавая право наследования человеку, которого сам выбирал. Этот человек и получал титул хадавата, пока не вступал в законное владение.

Из записей Озар-Ада, хранителя печатей империи

Сложно сделать первый шаг. Но когда ты его сделаешь, тут же возникает задача еще труднее: остановиться.

Мудрость, ставшая народной, или Одно из поучений мастеров

– Мне нужен отпуск. – Макс сидел, растерянно шаря глазами по поверхности стола, как будто именно там находились ответы на все его вопросы.

– Плохо выглядишь.

– Нормально я выгляжу, мне нужен отпуск, – с нажимом повторил Макс.

– Нужен так нужен, чего разволновался. Когда там у тебя по графику? – Антон Семенович потянулся к своим папкам.

– Мне нужен длительный отпуск, и нужен сейчас. – Макс поднял на шефа глаза. – Длительный, на полгода, – повторил он.

– Что? Да ты шо, сынку, с глузду зъихав? – Шеф в минуты волнений любил ввернуть что-нибудь по-украински, мог и матернуться, уже, правда, на великорусском. Наедине, разумеется. При посторонних это был милый интеллигент, ученый и все такое.

– Варианта два: или я иду в отпуск, или я просто спекусь.

– Ну и зачем тебе такой отпуск? Полгода! – Семеныч почесал переносицу. – Ты же закиснешь, ты же сдохнешь от скуки, я ведь тебя знаю.

– Мне нужно решить некоторые личные проблемы, вернее, не проблемы, но решить нужно.

– Слушай, может, тебе просто на море съездить? Дадим тебе путевку, льготную. Солнце, пляжи, вино, загорелые девчонки в купальниках. Отдохнешь, встряхнешься, позагораешь, а?

– Антон Семенович, я хочу взять творческий отпуск, по-моему, имею на это полное право. – Голос Макса начал подрагивать.

– Было такое право, было, да все вышло, не могу я тебя отпустить на такой срок.

– Жаль, значит, придется увольняться, а я думал, договоримся. – Макса начинал напрягать этот разговор, ему хотелось поскорее все закончить и уйти. Наверное, это отразилось у него на лице, потому что Семеныч, который действительно очень хорошо его знал, вдруг переменился и перестал его уговаривать.

– Ладно, черт с тобой, придумаем что-нибудь, вали.

– Спасибо. – Макс двинулся к двери.

– Жить-то на что будешь?

– А я дом продал, бабкин.

Он шел по улице, и ему было хорошо. Так всегда бывает, когда сделаешь то, чего давно хотелось, и приходит облегчение. Несколько месяцев назад он вдруг понял, что работа ему не в радость, а последние две недели стало просто невыносимо. И вот все. Наконец-то! Можно расслабиться, не торопиться, никуда не бежать, не прыгать и не выжимать из себя трудовые подвиги.

Макс прошел по бульвару и спустился к реке, к тому месту, которое горожане с присущим им оптимизмом именовали набережной. Он любил здесь бывать, несмотря на некоторую грязь и общую неустроенность. Впрочем, это была обычная картина для всего города, да и для всей страны. Иногда он задумывался, почему так. Много мусорят или мало убирают? Скорее всего, и то и другое. Ну и бог с ним. Мысли роились в голове, но делали это довольно вяло, не причиняя излишних неудобств. А Макс просто сидел, наблюдая за водой. Домой не хотелось, совсем. Хотелось не пойми чего. Он достал телефон.

– Алло, Лень, привет. Да, нормально. Слушай, я подумал над твоим предложением, я согласен.

Трубка в ответ благодарно застрекотала и отключилась.

– Вот так, – сказал он прыгавшему рядом воробью.

Воробей снисходительно глянул на человека и попрыгал дальше по своим воробьиным делам. Макс встал и направился домой – собирать вещи. Потому как ближайшие три месяца он проведет за городом, причем довольно далеко, на даче своего приятеля Леньки Шестакова. Сам Ленька ввиду отъезда в страны неблизкого зарубежья по делам, а точнее на заработки, не мог посещать дачу и опасался, что она станет достоянием людей, не обремененных нравственными принципами, попросту говоря, дачных воришек. Вот и просил приятель Ленька приятеля Макса пожить на природе, заодно попробовать себя в качестве дачного сторожа. Макс сильно сомневался в своих охранных талантах, оставалось надеяться, что в обитаемое жилище просто никто не полезет. На том и порешили.

– Ну кажется, все, – сказал Макс, еще раз просмотрев собранные вещи.

Затренькал телефон.

– Да. – Он прижал трубку плечом к уху, застегивая сумку.

– Максим, ваш портрет готов.

– Какой портрет?

– Такой портрет, – язвительно заявил голос из трубки. – Ты что, парень, забыл?

– Ах да! – Макс вспомнил. – И что?

– Ты что, обкурился? – ворчливо поинтересовался голос. – Если портрет готов, его забирают, вешают на стену, любуются и вспоминают доброго мастера такими же добрыми словами. Кстати, полюбоваться есть чем, жаловаться не будешь, – довольно замурлыкал голос.

Макс призадумался. Положение было щекотливым. История эта случилась еще осенью. Он гулял в Центральном парке, свернул на аллею, где выставляли свои работы местные Ван Гоги и Рубенсы. Так просто свернул, без всякой надобности, поглазеть. Остановился около одного портрета. Женского. И ничего вроде необычного, однако было в нем нечто такое, что притягивало внимание. То ли во взгляде карих глаз, то ли в лукаво-игривой улыбке немного полноватых губ, то ли в кокетливом повороте головы. В общем, что-то было. Макс стоял, пытаясь понять – что.

– Нравится? – осведомился у него низенький толстячок с неопрятной шевелюрой. Вероятно, автор. Он подошел поближе, заложив руки в карманы немного тесноватых брюк, и встал, раскачиваясь с пятки на носок.

– Нравится, – не стал отрицать Макс.

– Богиня! – выдал толстячок. – А давай я и тебе портрет сделаю, – предложил он вдруг, прищурив левый глаз.

– Да нет, спасибо, не надо.

– А я бесплатно! – тут же выпалил он, продолжая любоваться собственной работой.

– А смысл?

– А ради искусства!

– Значит, портрет? Бесплатно? В полный рост? – спросил Макс. – В чем подвох?

– А он должен быть? Куда катится мир! – протянул толстячок пафосно. – В добрые порывы никто не верит. А может, мне интересен такой типаж, как ты? – Художник перешел на «ты» и наконец-то перевел взгляд на Макса. – С нее я вот денег тоже не взял. Правда, передать ей портрет не удалось.

– Это почему?

– Да уехала она, – с сожалением протянул он. – Говорят, куда-то в Европу. Эх, какая женщина! Какая женщина! Ну так что? Будем портрет писать?